Сфумато

Вот тебе раз! Что значит – бесчестно? Вот и Консалво Де Лаго думает так же, если хотел захватить и допросить Донателло.

«Ты еще не наигрался этой анемичной дурочкой?..»

Дурочка? Она же твоя подруга, дрянь ты этакая!

«Я живу воспоминаниями о твоих объятиях…»

Да, вот только твои вряд ли заинтересуют нового Лодовико.

«С трепетом жду встречи. В обычном месте, через десять дней, ровно в семь часов вечера…»

– Эолова башка! – не выдержал Марко, добавив к этому выражению еще несколько слов, куда менее приличных.

Глухонемой слуга, даже если читал по губам, никак не отреагировал. Он только поклонился, знаками вопрошая, будет ли мессир Лодовико писать ответ.

– Нет!

Во-первых, что тут отвечать, мессир не имел понятия, равно как и о месте предполагаемой встречи. Во-вторых, не с кем посоветоваться – Армандо отсутствует. В-третьих, Марко уже в который раз сам себе высказал, что подустал от вынужденных экспромтов.

И как только щебечущая за завтраком на следующее утро Бьянка упомянула о мэйс Ди Эстелар – она всего лишь вскользь заметила, что это ее единственная подруга, – ее муж вдруг нахмурился и неподдельно сурово произнес:

– Я запрещаю тебе с ней общаться.

Несомненно, супруга этого не ожидала. На ее прелестном румяном личике последовательно отразились удивление, недоумение, а затем легкий испуг, потому что она впервые воочию увидела мрачный взгляд синих глаз – такой же, как на портрете в спальне Лодовико. Она примолкла, не зная, чем вызвано его недовольство, и даже не поняла, что оно адресовано вовсе не ей. Синомбре сказал уже мягче, но четко и с расстановкой – так, чтобы у Бьянки было время поразмыслить над его словами:

– Я знаю, что тебе неприятно будет это услышать, но как, по-твоему, и от кого могли мы с отцом узнать о твоей попытке бегства? Только подумай – и мне больше ничего не нужно будет объяснять.

Вот так. Какие-то лекарства бывают весьма горькими.

А между тем Марко действительно был занят – и хозяйственными вопросами, и улаживанием конфликта между одним из арендаторов земли Ди Йэло, фермерами на этой земле и сборщиком налогов, и исполнением обещания, данного самому себе – насчет того, что люди Лодовико будут ходить по струнке. Воспитательные мероприятия с юным Беллини и длительная беседа с обозленным, но присмиревшим Ван Готом, признающим свою ошибку хотя бы в отношении того, что поднял руку на сюзерена, было только началом. Он начал выискивать тайные струны души каждого, вытаскивая на свет хоть что-то хорошее, оставшееся в каждом из них. Зачем Синомбре это делал? Он привык все доводить до конца – точно так же, как не давал в своей театральной семье расцвести взаимной зависти артистов, интригам, затаенным обидам. Рано или поздно он покинет Белый замок, вернувшись к прежней жизни, так надо оставить после себя если не наследника, то плоды, принесшие добро окружающим.

Он с едким сожалением понял одну крайне неприятную вещь: часть этих людей прибилась к Лодовико по причине недальновидной и разрушительной политики Трех Храмов, где давно уже процветало бездействие по поводу многих накопившихся во всех слоях общества проблем – и прежде всего, в дворянской прослойке.

Синомбре действительно устал. Его радовала и поддерживала Бьянка – как пение первых птиц, возвещающих о весне после долгих месяцев белого безмолвия на просторах севера Сумары. Но угнетала мысль о том, что это нежное и прекрасное создание придется оставить – возможно, инсценировав собственную смерть и разбив ее маленькое сердечко раз и навсегда. Если бы не возможная опасность для жизни и свободы друзей в театре, Марко был готов сделать непоправимый шаг – дождаться мессира Армандо и отказаться от всего. А дальше хоть галеры, хоть суд при Совете, Эолова башка с этим всем…

Он только что закончил свежую правку-сфумато на монументальном полотне Лодовико Ди Йэло Первого. Подступал серый утренний сумрак, за окнами падал снег, погасли свечи в мастерской. Прибираться будет очередной глухонемой верзила, раз уж Руфино нет… Приступ раздражения вызвало новое письмо с красной печатью, все с тем же предвкушением встречи – уже сегодняшней. Как быстро пролетело время! Марко пожалел, что рядом нет бутылки вина, вспомнил о завалах таковых, которые Руфино выносил из спальни Лодовико, – и от злости на самого себя двинул кулаком в стену, прикрытую гобеленом.

Раздался треск. Гобелен сполз вместе с толстым куском мальванской перламутровой штукатурки. Создавалось ощущение, что она наложена слоями, не одновременно. Под ней обнажился гладкий камень стен. А на нем…

Синомбре почувствовал, как волосы на голове встают дыбом. Он запер дверь, схватил скребок и уже не мог остановиться. За час он очистил практически всю стену от штукатурки. И вся она, от пола до потолка, была исписана рядами слов, как будто неведомый узник считал дни своего заключения год за годом.