Сфумато

Это состояние можно почувствовать только ночью или ранним утром, когда все спят. На карнизах стоят покрытые снегом кастрюли, из форточек свисают авоськи, полные продуктов, жалкие авоськи с человеческой надеждой в них.

Снег громко скрипел под нашими замерзающими ногами. Когда мы были уже у подъезда, до нас донесся голос Володи Манекена, читающего Есенина:

Снежная равнина, белая луна,
Саваном покрыта наша сторона.
И березы в белом плачут по лесам.
Кто погиб здесь? Умер? Уж не я ли сам?

Мы увидели его на ступенях, прислонившегося к перилам у входа в мастерскую. Большая собака на поводке лежала у ног Володи.

Дверь в мастерскую не хотела открываться. Мои замерзшие пальцы никак не могли засунуть ключ в замок. Все сгрудились вокруг и ждали. Володя Манекен продолжал читать Есенина:

В Хоросане есть такие двери,
Где обсыпан розами порог.
Там живет задумчивая пери.
В Хоросане есть такие двери,
Но открыть те двери я не мог.

В холодной мастерской стоял густой запах табака и выпивки. Не раздеваясь, я прошел на кухню и включил все четыре конфорки, чтобы согреть мастерскую.

– Это похоже на пещеру со сталактитами, – сказала высокая женщина, глядя на стены. – Люди, которые живут здесь, должно быть, имеют ледяное сердце, как у Кая.

– Может, я буду сегодня твоим оленем, Герда? – сказал Женька, помогая ей снять пальто, шепотом, но так, чтобы мы слышали.

– Если ты не будешь слишком навязчив.

Я люблю оленей твоего типа, но несколько более сдержанных.

Ежов сидел смирно на диване, оттаивая, и потягивал водку. Кирилл тихонько рассказывал «игрушечной женщине» о ее преимуществах перед другими, развивая свою теорию. Судя по выражению ее глаз, он был достаточно убедителен.

Синенький, скромный платочек,
Падал с опущенных плеч… –

шипела старая, поцарапанная пластинка. Мелодия напомнила мне мое далекое детство, когда я слушал песни времен войны.

Стало очень тихо в моей кухне, залитой подслеповатым светом, идущим от пыльного абажура. Была только музыка. Время от времени кто-нибудь говорил что-то, сказанное оставалось висеть в воздухе.

Ежов в это время рассказывал блондинке о том, как он отдал своему другу-сценаристу любимый эпизод о человеке, у которого вырос тридцать третий зуб. Наступило время, когда нужно было вставать и расходиться, но никто и не собирался двигаться с места.

Кирилл сделал решительный шаг первым. Он поблагодарил компанию за необычайно интересный вечер и исчез.

В моей спальне было холодно и неуютно.

Я не хотел зажигать лампу, ощупал свои карманы, нашел спички и зажег свечу. Огонь свечи начал мерцать в стеклах моих картин на стенах. Они напоминали темные окна спящего дома.

Я лежал на своей помятой постели и смотрел на шторы песочного цвета, отделявшие меня от холодной белизны заснеженного двора, и думал о живописи, которую я никогда не смогу создать. Она бы не вместилась в холст размером с картину, изображающую явление Христа народу, или другую, под названием «Русь уходящая», которую я однажды видел в студии у Павла Корина. Корин, старый и сгорбленный, сидел в своей громадной мастерской перед пустым холстом, занимавшим все пространство. Холст был совершенно чист. Художник сидел перед ним часами, не в состоянии начать, зная, что у него не хватит времени закончить…

Глава 22

Вопрос, как же я попал в этот сонный мир, не оставлял меня. Я вновь и вновь перебирал в памяти возможные и невозможные варианты того, что могло со мной произойти, но все они казались абсурдными. Я даже решил применить метод, которым пользуются детективы, пытаясь раскрыть мотивы преступления. Обычно они начинают с поиска лиц, заинтересованных в чьем-либо исчезновении или смерти. Размышляя таким образом, я сумел исключить из списка подозреваемых довольно большую группу близких мне людей. Версия с несчастным случаем казалась мне нелепой. Самоубийство? Я мучительно пытался вспомнить хоть какие-нибудь разговоры с близкими и знакомыми людьми по поводу сведения счетов с жизнью, усталостью от нее, освобождением, но увы…

Зато словно издалека всплывали события моего отъезда в Израиль.

Что было в письмах домой уже уехавших в Израиль, не имело значения. Каждый, кто ждал разрешение на выезд, по-своему представлял тот мир, о котором почти ничего не знал. Но желание покинуть этот было настолько велико, что другой казался заманчивым своей неизвестностью. Неизвестность давала огромную свободу для фантазий. И тогда представлялось, что жизнь там – это и есть реальная жизнь.