Сгинь!

Игорь взял его, поднес к Ольгиным губам, но тут же резко поставил на место. Одна капля упала на женщину, она облизнула губы и вновь прошептала:

– Воды.

Таблетку пить не стала, даже когда чуть пришла в себя. Сквозь туман болезни чуяла она: доверять соседу нельзя. Он злой, он ненавидит ее, он может сделать что угодно. Мало ли что этот сумасшедший решил ей подсунуть – крысиный яд, цианистый калий, мышьяк. Ольга не знала, как все эти вещества выглядят, но вдруг вот так – безобидной белой таблеткой.

Воду бы тоже не стоило пить, но как же мучает жажда.

Хорошо, что Игорь не лезет, не докучает с заботой.

Забота. Ольга б рассмеялась, если б были силы. Откуда в этом чурбане взяться заботе?

Ольга и без того не терпела, когда над ней тряслись, суетились, бегали, стоило ей заболеть. Конечно, есть большая разница между тем, как муж участливо ставит стакан воды у постели больной, поправляет на ней одеяло, целует ласково в горячий лоб, стоит подолгу под дверью, прислушиваясь к дыханию жены – не сипит ли, не задыхается ли, и между тем, как Игорь ставит тот же стакан, взваливает на больную два одеяла, трогает шершавой ладонью ее лоб.

От Игорева внимания еще больше знобит.

Вот стоит он за занавеской, думая, что Ольга не видит торчащих его ног в носках с дыркой на большом пальце. Стоит и слишком шумно дышит, выдавая себя с потрохами.

Знала бы она, что ровно в эту секунду Игорь пытается решить – помочь ей помереть или нет. Это же так просто: придушить беззащитную женщину подушкой. И никто об этом не узнает. И никто ее никогда не найдет.

Вдох. Выдох.

Вдох. Выдох.

Убить нельзя оставить жить.

Вдох.

* * *

Метель разошлась. Гудела под окнами громко, протяжно, пугающе, стучала по стеклам, умоляя впустить. Нет, не обманешь: откроешь тебе дверь, ворвешься, перевернешь тут все с ног на голову. Ветер кружил столпы снега в неистовом танце. И ветер, и метель, и метель с ветром прорывались в щели, скатывались с визгом по крыше.

Безумные пляски. Безумные вопли. Все потонуло в них. Входная дверь тревожно пошатывалась.

Игорь подкинул поленьев в печь, но уютнее не стало.

Сплошное напряжение.

Ольга вслушивалась в завывания ветра, боялась и одновременно хотела уловить в них знакомые нотки детского голоса. Наваждение какое-то! Это был не он, не ее сын. Это сам черт приходил, сам дьявол, укравший ангельский образ Степки. Но ради единственного мгновения, ради той секунды, когда монстр обратился в Степу – ее мальчика, без черных дыр вместо глаз, когда заговорил с ней знакомым звонким голосом, таким родным, таким чистым, таким нежным, Ольга готова была вытерпеть весь кошмар той ночи еще раз.

И еще.

И еще.

И, быть может, умереть наконец от этого нескончаемого страха, что обуял ее. Зачем Игорь спас ее? Зачем вытащил из сугроба? Она должна была умереть и воссоединиться с сыном на том свете.

Есть ли он – Тот свет?

Или существует лишь Не та тьма?

В болезненном полузабытьи причудилось Ольге, что шепчет ей Степа на ухо: «Мам, вставай. Не время умирать».

Конечно, то был не он.

Ей вообще никто и ничего не шептал на ухо.

В такую метель и мертвец притих. Не бродил под окнами, не стучал в двери, не пугал Ольгу с Игорем, не наводил на них морок. Видать, сильно снегом занесло – не встать. А может, и ходил. А может, и пытался запугать. Но в бешеной пляске метели, в диких воплях ветра не разберешь, где мертвец, а где стихия. Сходят вместе с ума. Кружат над избой. Воют на хозяев. А те слушают, слушают, слушают. И боятся, боятся, боятся. И дрожат. Не от холода – от страха.

И Бессонница не делась никуда. Сидела рядышком, тормошила за грудь, хихикала злобно. Ей нипочем метели.

Не спать! Слышите? Не спааааать!

Игорь подкрался к Ольгиной постели. Двигался медленно, стараясь быть бесшумным, но женщина все слышала: шаги его отзывались в ушах ударами молотка. Бах, бах, бах – идет твой сосед. Бах, бах, бах – несет в руках смерть.

Замер Игорь. Вслушался в дыхание женщины – вдруг болезнь взяла свое, вдруг обессиленная жаром Ольга крепко уснула.

Взять подушку, подойти ближе, задержать дыхание, положить подушку на лицо больной, прижать покрепче и не отпускать, пока Ольга дергаться не перестанет.

Какие черные мысли! Чернее самой темноты. Как хочется держать подушку на Ольгином лице. Как страшно от таких желаний. Руки задрожали, Игорь уставился на них – неужели смог бы… вот этими вот… взял бы… и… неужели смог бы?

В детстве было правило – не бей лежачего. Игорь мало водился с другими мальчишками, но дворовые правила знал. Лежачего бить нельзя.

А лежачую?

Про девчонок в дворовых правилах не было ничего сказано. С ними другие мальчишки не водились.

Как и с Игорем.

* * *

Ольга проболела три дня.

Игорь промучился ровно столько же, то и дело подходя к Ольгиному углу, вслушиваясь в дыхание соседки и с трудом отгоняя от себя мысли про подушку, прижатую к женскому лицу.

Три дня бушевала метель. Иногда затихала, но лишь на мгновение, а после начинала танцевать с новой силой, с новыми взвизгами, новыми стонами.