Сгинь!

Но ноги предательски опустились на пол, ноги предательски подняли тело и понесли его к бабке. Прямо во чрево-объятия.

– Садись! –  приказала бабка, указав коричневым длинным ногтем на табурет.

Игорь подумал, что настоящая бабка не стала бы отращивать ногти до такой длины. Настоящая бабка всех с длинными ногтями обзывала проститутками. Настоящая бабка не стала бы и беспорядок игнорировать. Настоящая бабка уже отчитала бы внука за отвратительное отношение к жилью своему. И обязательно прибавила, что растила она аккуратного мальчика, а он от рук отбился, зараза такая, и теперь стал неряхой – аж смотреть тошно.

И убираться заставила бы, под своим грозным надзором, то и дело выкрикивая неприятное.

Но бабке с черным ртом все равно. Бабка с черным ртом следит за неуверенными движениями псевдовнука, дожидается, пока тот, корячась, усядется за стол. Бабка с черным ртом поворачивается и словно из черного воздуха берет в руки тарелку. Швыряет ее под нос Игорю и шипит:

– Ешь-шшшшшшь.

А на тарелке ворочаются черви. Черные дождевые черви, чернее бабкиного рта. Слизкие, мокрые, свешиваются они с краев тарелки, словно пытаются сбежать, словно они и сами не хотят быть съеденными. С червей капает нечто вязкое, липкое, тягучее, вонючее.

Игорь опускает голову вниз и рыгает.

– Жри-и-и! –  злобно повторяет бабка.

Игорь ощущает во рту что-то мерзкое, холодное и живое. Черви. Он вновь свешивает голову и блюет. Блюет и блюет в попытке исторгнуть из себя всю слизь, а черви во рту все появляются и появляются. Слизь медленно стекает изо рта на подбородок, не торопится, подбирает остатки рвоты. Слизь медленно пробирается по стенкам горла к желудку.

Игоря вновь рвет.

Бабка неистово хохочет.

И сквозь звуки собственной рвоты, сквозь громкий бабкин смех слышится Игорю тонкий Ольгин голосок, почти шепот:

– Я же говорила, ты следующий. Я же говорила. Я же говорила, он и за тобой придет. Я же говорила. Я же говорила. Я же говорила. Я же говорила. Я же говорила. Я же говорила. Я же говорила.

Игорь блюет.

Черви резко заканчиваются. Тарелка тоже исчезает. Раз – и нет ни того ни другого.

Во рту все еще стоит их земляной слизкий привкус. И даже немного хрустит песок на зубах.

Игоря рвет. Он надеется, что в последний раз, потому что больше нечем – все же ни одного червя он так и не проглотил. Вспоминает их шевеление во рту и опять блюет.

Бабкин черный рот опять оказывается близко к лицу Игоря:

– Наелся, внучек?

На всякий случай Игорь кивает: больше бабкиных деликатесов он пробовать не хочет.

– Ты никогда не любил мою стряпню, –  бабка вздыхает, это видно по тому, как вздымается, а затем опускается ее грудь, но вздох этот больше похож на утробный рык. На угрожающий рык.

– И в морге меня кинул.

Тут Игорь хочет возразить или хотя бы объяснить, оправдаться. И хотя он не любит оправданий, считает их ненужными, сейчас готов прибегнуть к ним. Лишь бы бабка не сожрала. Ага, именно так – не сожрала. Нафаршировала червями и вот-вот проглотит. Чистый белок в нечистом человеке. Уникальное блюдо. Кто от такого откажется?

Игорь хочет объяснить, что все это случайно. Что он не хотел. Просто вот вышло так. Он не виноват ни в чем.

Прости, бабка.

Голос не идет. Не объясниться. Застряло внутри оправдание, не вырвется наружу никак. И даже губ не разомкнуть.

Зато у бабки кулак сжат, словно в него она поместила голос внука и теперь ни за что не высвободит. Урсула. Сама на Игоря смотрит пристально, будто мысли читает.

Бабкин голос задребезжал, что чайный сервиз и вазы из Гусь-Хрустального в ее старом неустойчивом серванте:

– Я лежала там месяцами, медленно разваливалась, раскладывалась по органам. Никому не нужная, кроме санитара, что иногда открывал мой ящик, сверяя по срокам – не пора ли от меня избавиться. Мне было так одиноко, –  бабка заплакала, вместе со слезами вниз потекло и лицо ее, растянувшимися щеками легло на плечи. – И холодно. Как мне было холодно. Я промерзла до мозга моих старых костей. Но я была мертва и не могла даже приобнять себя, потереть свои синие плечи, чтобы хоть чуточку согреться. Мне было так холодно. Так холодно. Вот так!

Бабка щелкнула пальцами, и Игорь ощутил этот холод. Мужчина моментально оледенел. Чувствовал, как замедлилось биение его сердца. Чувствовал, как почки превратились в ледышки. Изо рта пошел пар.

– А потом еще холоднее.

Бабка вновь щелкнула пальцами, и стало еще холоднее, как она и обещала, хотя казалось, куда больше.

Игорь почувствовал, как в венах стынет кровь. Еще немного, и он станет одной огромной сосулькой, сорвется с крыши и разобьется на тысячи мелких льдинок.

Бабка чуть ослабила ледяную хватку, вероятно, хотела закончить рассказ о своем теле до того, как Игорь умрет от холода.