Сгорая в тебе (СИ)

В полумраке его комнаты всегда было немного жутко. Ни одного яркого пятна, все черным черно. Что стены, что мебель, все одного цвета, словно его мир состоял из темноты. Разложенные кинжалы, книги, с закладками на самых зверских пытках, кровавые рисунки, черепа — все это олицетворяло Арчи. Было его частью, которая притягивала и отторгала ее в одночасье.

Шум воды в душевой обнадеживал, у нее было еще несколько минут, перед тем, как она встретится с ним лицом к лицу. Странно, но раньше она никогда не испытывала дискомфорта в его обществе. Он всегда казался ей самым родным человеком. Единственным, на кого она могла положиться в их мире. Сейчас же ее брал озноб. Ладошки потели и дыхание сбивалось. Алкоголь в ее крови, который, казалось бы, должен был ее раскрепостить, сыграл с ней злую шутку, и теперь она нервничала еще больше, мгновенно протрезвев, когда почувствовала его запах, обволакивающий ее.

Его комната пахла им. Так упоительно, невероятно, что ее повело в сторону, и она была вынуждена облокотиться об диван, прогоняя настигший ее дурман. Мысли путались, по телу сновала дрожь, но она прогоняла волнение, не подчинялась ему, слепо следуя намеченной цели, идя на поводу у желаний. Таких низменных, грязных, плотских, от которых внизу живота начинало приятно тянуть, а по телу разливалось тепло.

— Триша?

Удивление в его голосе сменяется едва ли не злостью, когда он видит ее состояние. Он в несколько шагов преодолевает расстояние между ними, чтобы приподнять лицо девушки за подбородок вверх. Смотрит властно, с толикой гнева и раздражения. Замораживает льдом в своих глазах.

— У нас выезд через пять часов, о чем ты думала? — жалит своим взглядом, не давая возможности отвернуться, а девушка хмурится, отмечая волнение, которое он всеми силами пытается скрыть. Волнение за нее.

— Где ты был? — вопрос с ее губ слетает сам собой, ее взгляд впивается в синеющую отметину на его шее, и на душе становится паршиво.

Арчи никогда не останавливался на ком-то. В его постели всегда было много девушек, половине из которых удавалось выжить, если он не заигрывался с кинжалами. Они были пустышками для него. Пустым звуком. Каждая стонущая его имя от наслаждения или от боли, причиняемой им. Каждая, которая смотрела на него с отчаянием, страхом или желанием. Казалось, он даже не различал их, словно они были чем-то одним — посредственным средством, чтобы разогнать скуку. И Триша это знала, прекрасно знала, стараясь подавить свою ревность, успокаивая себя тем, что наутро он даже имени не вспомнит.

Так было всегда. Из раза в раз. Одна, другая, третья, пока не произошло то, чего она боялась до дрожи в коленях — Арчи увлекся. И хоть Триша видела ее всего пару раз, она уже ненавидела ее до глубины души. Он был ее. Всегда был. Защищал, помогал, делился сокровенным, сгребал ее в охапку и тащил к себе, чтобы лучше спать, целовал на ночь и укутывал потеплее, разделял ее интересы и просто слушал. Он был словно старшим братом, пока они не повзрослели и мальчик, который до этого интересовался лишь кинжалами, пытками, техникой, не стал также интересоваться девочками, каждый раз раня ее до глубины души.

Она знала, что никак не может на это повлиять, что для их мира это в порядке вещей. Наемник имеет право брать столько девушек, сколько осилит, что уж говорить о наследнике клана, хоть ему всего семнадцать. Уже семнадцать.

— Просто уходи, — отступает, прекращая ее касаться, разворачиваясь в сторону гардеробной, чтобы надеть что-то поприличнее, чем полотенце, обмотанное вокруг бедер, проговаривает Арчи, сжимая при этом кулаки, выказывая свое раздражение.

Он не ощущал дискомфорта от ее общества, совершенно нет. Но сейчас, когда он только вернулся, когда только смыл с себя запах чужого тела, он все еще ощущал себя отвратительно грязным перед ней. Ему хотелось скрыться, раствориться в одиночестве, а не вновь утопать в ее глазах.

Мерзко. Ему было мерзко от мыслей в его голове, которые посещали его едва ли не ежесекундно, стоило ему посмотреть на нее или остаться одному в темноте. Она была его другом. Светлым пятном во всем этом мраке, ужасе, в котором он обитал. Она была единственной причиной, останавливающей его от прыжка в бездну. Единственной причиной, из-за которой он все еще не прикончил своего отца, так ненавистного ему. Единственной, кому он был склонен доверять. Он не смел думать о ней в том ключе, в котором думал постоянно. Он не смел даже касаться ее, чернить собой. Но мысли в его голове сводили его с ума. Делали из него безумца, который следил за каждым ее шагом. То, как она покусывает кончик карандаша, когда над чем-то размышляет и записывает что-то, то, как она переодевается на тренировку, то, как она дерется с ним, то, как она ходит, ест, спит. Дьявол, она сводила его с ума. Искушала. Испытывала. Завлекала и заставляла становиться твердым. Таким твердым, что от этого было больно, чертовски больно и раз за разом приходилось снимать это напряжение, чтобы не тронуть ее. Даже пальцем не тронуть, не спугнуть, не оттолкнуть от себя. Он этого не переживет.