Сгоревшая жизнь

Оглянувшись, Артур махнул мне рукой: пора ехать. И я торопливо пошла к нему, почувствовав облегчение, за которое было стыдно. Конечно, эта девушка не была мне ни родственницей, ни подругой, я не обязана помогать ей… Но мне даже думать не хотелось, как Яна в одиночку справится с тем, что обрушилось на нее. С дачей показаний… С похоронами…

Поэтому, дойдя до Никиты, с угрюмым видом укладывавшим какие-то бланки в свою сумку, я неожиданно остановилась:

– У тебя когда выходной?

– В воскресенье, если ничего экстренного не слу…

– Давай приедем к ней, а?

– К кому? – не понял он.

– К Яне. Ей же черт знает как плохо сейчас! Если этот Костя сделает признание, Танино тело уже скоро отдадут для похорон… Надо помочь Яне. Ты же сам знаешь, какая это головная боль!

Ни возражать, ни доказывать мне, что это вообще не наше дело, Никита не стал. Только деловито кивнул:

– Конечно, приедем.

Мне так и захотелось расцеловать этого чудо-мальчика с большим сердцем, но я ограничилась тем, что благодарно поворошила его пушистые волосы. Они уже отросли с мая, и Никита снова стал смахивать на одуванчик, но почему-то Артур больше не гнал его в парикмахерскую.

Ивашин сам спросил:

– Мне постричься? Зарос, да?

– Мне нравится, – призналась я.

Его глаза (оба!) просияли:

– Правда? Ну тогда ладно… Логов терпит пока.

– Он зовет нас, – опомнилась я. – Поехали.

И оглянулась на Яну, все так же неподвижно сидевшую на ступеньке. Я подумала: стоит ли сказать ей, что мы собираемся приехать? И не решилась… Вдруг у нас еще не получится, а я дам ей надежду и обману. Лучше не обещать, но сделать.

Артур молчал всю дорогу. Высадил нас у моего дома и уехал. Просто уехал, даже толком не простившись, как будто мы были в чем-то виноваты.

Переглянувшись, мы с Никитой едва удержались оттого, чтобы взяться за руки, – так дети, которых обижают взрослые, беспомощно цепляются друг за друга.

– Может, он злится, что я сказала о смерти Тани? Не надо было? Вдруг это была часть его плана, чтобы Яна ничего не знала пока…

Никите нечего было ответить на это. Вид у него был таким огорченным, что впору было его пожалеть, а не меня.

Я взяла его под руку:

– Пойдем кофейку выпьем. У меня, правда, только растворимый…

Вскинув голову, Никита посмотрел на мои окна: одно было освещено.

– У тебя же там, – пробормотал он.

– Ну и что? Сережка – просто мой школьный друг!

Мне тут же вспомнились Костя с Яной, и я торопливо пояснила:

– Не такой, за которого можно выйти замуж.

Совсем не такой.

Никитка помялся для вида, но я почувствовала, как его распирает от любопытства, и потащила за собой:

– Пойдем-пойдем!

– А меня ты ему тоже так представишь? Просто друг?

Не стоило ему об этом спрашивать… Ведь он и был мне просто другом, и должен был понимать это.

И он понял. Именно потому, что я ничего не ответила.

Остановившись, Никита неловко скривил побледневший рот и отнял у меня руку:

– Знаешь… Я лучше домой. Устал как собака.

Я ухватилась за последнее слово, чтобы хоть как-то спасти ситуацию:

– Кстати о собаках! Ты не передумал?

Он снова бросил взгляд на мои окна:

– А этот… Его ты тоже пригласила?

– Никита, – произнесла я как можно строже, – этот парень сейчас на грани жизни и смерти. Ты же не хочешь, чтобы с ним случилось что-то плохое?

– Да мне по фигу, если честно, – отозвался Ивашин удивленно. – Я его в глаза не видел.

– Вот пойдем, и посмотришь!

– Врага надо знать в лицо? – пробормотал он.

Я шлепнула его по руке:

– Он тебе не враг!

– Но и не друг.

– А как же: друг моего друга – мой друг?

– Кто это сказал? – спросил Никита с подозрением.

Я понятия не имела, и это почему-то рассмешило нас обоих. И смех, как всегда, растопил те нелепые и всем мешающие наросты, которые ни с того ни с сего возникают между людьми. Никита мгновенно превратился в себя самого – легкого и улыбчивого парня, с которым можно болтать часами и столько же молчать, не испытывая неловкости.

– Ну ладно, пошли, – согласился он, и мы направились к моему подъезду, обмениваясь только улыбками, но не словами.

Кажется, отец Александр Мень писал о том, что такая свобода молчаливого общения и есть признак настоящей любви… Не знаю. Я как-то иначе представляла себе истинную любовь. Мне казалось, что она, скорее, сумасшествие, чем душевный покой. От нее лезешь на стену, если несколько часов молчит телефон, и воспаряешь к облакам, когда в трубке наконец-то раздастся его голос. Она мешает спать, заставляя часами крутиться в раскаленной постели, а когда ты все же окунаешься в сон, то попадаешь в ловушку, вновь видя то лицо, хотя бы осязать которое кончиками пальцев хочешь больше всего на свете. И боишься ничуть не меньше…

Все это не имело к Никите ни малейшего отношения. И уже тем более – к Сережке Малышенкову. Даже смешно…

К моему удивлению, они встретились довольно мирно, даже не обменялись испепеляющими, злобными взглядами.

– Здорово, братан. – Серега первым протянул руку, и я мысленно поблагодарила его за это. – Жрать хотите? Я там сварганил какую-то фигню.