Шафрановые врата

В этой комнате было так же жарко, как и в первой, но не было пара. Здесь женщины, все еще завернутые в фоты,расслабившись, сидели на полу, тихо переговаривались и смеялись. Я поняла, что в хамамене просто совершался банный ритуал, это было место, где женщины могли побыть самими собой. В этой культуре разделялись сферы жизни мужчин и женщин, и за пределами своих домов женщины молчали, стараясь быть незаметными. Здесь же они могли насладиться ощущением свободы и заботливым отношением. Я нашла незанятое место возле стены, простелила на теплом каменном полу простыню, которую достала из своего ведра, и села на нее, вытянув ноги перед собой, затем убрала влажные волосы с глаз и стала рассматривать женщин, сидевших вокруг меня.

Тона их кожи менялись от бледного до темно-бежевого и мягкого коричневого и даже насыщенного кофейного. Я видела на их телах глубокие шрамы и странные наросты, родимые пятна и следы экземы. На каждом теле была отметина, оставленная жизнью. Я посмотрела на свое тело, и неожиданно, возможно, первый раз в жизни, мне понравился тон моей кожи. Я также с удивлением отметила, что у меня гладкая, безупречной структуры, красивая кожа. Я всегда считала ее слишком темной, непривлекательной по сравнению с жемчужной, кремово-белой и гипсовой кожей многих саксонок, с которыми я всегда сравнивала себя в Олбани. Я провела рукой вверх и вниз по своему бедру, восхищаясь его шелковистостью после столь интенсивного очищения. Затем я погладила свои руки, задержав ладони на плечах.

Никто не обращал на меня внимания, даже на мою укороченную ногу. Я была просто одной из частичек бурлящего человеческого моря, просто женщиной, на чьем теле жизнь оставила свои отметины.

Появилась Мена и села рядом со мной. Я улыбнулась ей, и она улыбнулась в ответ. Она посмотрела на мои ноги, указывая на правую, и мы разговорились. Я не знала, как объяснить ей, что у меня был полиомиелит, кроме как: «Я ребенок, очень болеть». Она кивнула и, убрав волосы с шеи, показала мне глубокий, плохо зарубцевавшийся шрам. Я поняла слово «отец», но она произнесла еще одно слово, которого я не знала, и нахмурилась, но я так и не смогла понять, что она пыталась сказать, объясняя, что с ней произошло.

Затем она, приподняв плечи, сделала вид, будто качает малыша, и вопросительно посмотрела на меня: есть ли у меня дети? Я посмотрела ей в глаза, а потом, непонятно почему, кивнула, положив руки на живот, и указала пальцем вверх в надежде, что она поняла, что я имела в виду.

Она поняла. Она сделала такое же движение и подняла руку с тремя пальцами.

Трое? У нее было три выкидыша или трое ее детей умерли? Но она такая молодая! Я инстинктивно потянулась к ней и сжала ее руки своими. Когда она сжала мои в ответ, у меня на глазах появились слезы, и я, не сдержавшись, расплакалась.

Я ни с кем не делилась своим горем — кроме Манон, которой я объяснила, что потеряла ребенка, когда та заявила, что никакого ребенка не было. А сейчас, когда я даже не описывала словами свое горе, я снова ощутила боль потери. Я знала: Мена понимает, что я чувствую, и я знала, что чувствует она. Ее глаза наполнились слезами, и она кивнула, продолжая сжимать мои руки.

Я видела, что она переживает и жалеет меня, и неожиданно тоже пожалела ее. Я подумала об одноруком мужчине средних лет, ее муже, приходившем к ней ночью. Я подумала о днях, проведенных ею под пристальным взглядом безжалостной Навары, обладающей властью старшей жены в доме и, конечно же, недовольной присутствием молодой и красивой младшей жены.

Где была семья Мены? Любила ли она своего мужа или просто была продана в его дом по какому-нибудь соглашению? Что оставило такой глубокий шрам на ее шее? Почему она потеряла троих детей? Будут ли у нее еще дети? Через какое-то время она отпустила мои руки и дружески похлопала меня по плечу, а я вытерла свое лицо краем фоты.

Мы сидели бок о бок, соприкасаясь плечами. Я ощутила такое облегчение, выплакавшись! «Как странно, — думала я, — проехав полсвета, найти единственную подругу — молодую жену марокканца, — ведь последней подруги я лишилась в шестнадцать лет».

У меня на душе стало спокойно; с того дня как я рассказала Этьену о ребенке, я все время была в состоянии стресса, неуверенная, сконфуженная, а порой и напуганная — во время опасного путешествия. А сейчас все отпустило меня.