Шаг влево, шаг вправо

До автобуса оставалось еще пять минут. Автобус на моей памяти еще ни разу не опоздал. Я отвернулся от окна и включил телевизор. Работал только один круглосуточный канал центрального телевидения, шла информационно-развлекательная программа «Ранняя пташка». На эстраде под подобие музыки при полном одобрении зала приплясывал, вылизывая микрофон, некий попсовик-затейник. Ему дали доскакать до края помоста и включили информационный блок.

Первым делом я увидел наш объект, снятый отнюдь не из космоса, к чему уже привыкли, а с высоты птичьего полета. Как же-с, помню. Скандал был еще тот. Местные телевизионщики оказались покруче столичных коллег, ничего путного не придумавших после получения полного и окончательного отлупа. Эти придумали! После того как их съемочную бригаду, подпольно подбиравшуюся к объекту, чудом не перестреляли в лесу и вдобавок продержали двое суток под арестом, они ухитрились запустить над запретной зоной жужжащую радиоуправляемую авиамодель с телекамерой, естественно, не замеченную пэвэошниками. С вышек по ней лупили из пулеметов и завалили-таки, но уже после пролета над Монстром. Заглушить слабенький сигнал не успели, и вот пожалуйста — пошел гулять фильм. И даже приличного качества. В конце концов Максютов решил, что беда не слишком велика, и велел махнуть рукой на этот прокол, а слабосильная местная телекомпания, живо организовавшая аукцион, существенно поправила свой бюджет.

На улице — сухой глинистой колее между жилыми боксами — бибикнул наш, «генеральский», автобус. Пора. Бормоча себе под нос: «Все будет хорошо, все будет хорошо», я вышел, запер за собой дверь и поспешил занять свое место — второе кресло в левом ряду, у окна. Поздоровался с Максютовым, сдержанно приветствовал Топорищева, кивнул ребятам. Несколько взглядов, довольно откровенно брошенных на мою персону, я проигнорировал. Раньше на меня не слишком пялились, хотя всем здесь было известно, что я за птица, но сегодня — особенный день. В первую очередь для меня.

С тех пор как мы обосновались у реки километрах в четырех от Монстра, еще ни разу дорога туда или обратно не занимала меньше двадцати двух минут. Это был рекорд. Учитывая тройную проверку документов у всех пассажиров, не так уж плохо.

Остановка перед воротами на выезде из городка. Здесь проверка идет быстро, достаточно показать часовому постоянный пропуск. Вторая остановка у блок-поста перед въездом в лес. Шлагбаум в узком проезде, оставленном среди рядов проволоки, чисто декоративен, зато пулеметные амбразуры в бетонных колпаках по обе стороны дороги у кого угодно отобьют охоту рыпаться. Прицел уж больно удобный. Знакомый прапорщик с «АКСУ» на груди, ловко двигающийся по проходу между сиденьями, как всегда, нетороплив и дотошен. Любой из нас давно намозолил ему глаза, он знает наизусть каждый сгиб на наших документах, но истово несет службу, помня судьбу своего предшественника, однажды не спросившего документы у Максютова. И последняя, самая долгая остановка, где проверяются не только личные документы и постоянный пропуск, но и разовый пропуск, меняющийся ежедневно. Это уже при выезде из леса, на краю поля, где лежит Монстр.

Лежит? Я оговорился. Если это можно назвать бездельным лежаньем, то мир стоит на трех китах. Пусть он не животное, но он ЖИВЕТ там. Это не передать словами, здесь что-то иррациональное. Каждый, кто по долгу службы находится поблизости, ощущает его присутствие даже в полной темноте.

Ладно бы — просто жил! Лежал бы неподвижной медузой, оградив себя от посягательств двадцатиметровым «барьером отталкивания», занятый своими проблемами, погруженный в самосозерцание, подъедал бы вокруг себя неорганику, не отрываясь от странной своей медитации… С этим смирились бы, в конце концов, тем более что хулиганить вовне он вроде бы перестал, если не считать продолжающегося попятного движения материков. Если бы он просто жил…

Если бы все было так просто!

На самом деле все намного хуже: Монстр РАСТЕТ.

Как ни странно, первым заметил это сержант-контрактник, скучающий на вышке с биноклем. По-моему, ему следовало бы стать не сержантом, а поэтом, художником-пейзажистом или по крайности ботаником, — иначе трудно объяснить, почему ему пришло в голову любоваться одному ему чем-то приметным цветком лютика ползучего, произросшим среди мятой травы в полушаге от охраняемого объекта. На шестой день, считая от посадки, сержанту показалось, что граница объекта немного приблизилась к цветку. На седьмой он в этом убедился, наведя свою оптику на растение дважды — в начале и конце своей смены. Монстр медленно наползал — то ли двигался, то ли рос. Утром восьмого дня цветок исчез под объектом, о чем сержант доложил по команде.

Максютов пришел в ярость и устроил нам разгон. С Топорищевым и Фогелем он весь день старался не разговаривать, как видно, не ручаясь за себя, зато нам досталось по первое число. Но кто из нас мог предположить, что эта тварь начнет расти? Кому могло прийти в голову сразу же организовать непрерывное угломерное наблюдение? Дело-то плевое, а вот не сообразили…