Шаг влево, шаг вправо

Автобус подвез нас прямо к наблюдательному бункеру на пригорке — круглой, чуть приподнятой над жухлой травой бетонной площадке с парой антенн и рощицей перископов. Я не стал выяснять, получил ли водитель такое распоряжение или проигнорировал за давностью противоположное, — во всяком случае, никто не сделал ему замечания. Обнаглели… Привыкли к тому, что Монстр занят собственным ростом и не проявляет внешней активности, перестали бояться. Уже девять дней нет сообщений о новых аномальных зонах, зато наш бывший окопчик — вон та серая полоска в выгоревшей траве — не позднее чем послезавтра исчезнет под расползающейся вширь тушей чудовища. Нетрудно предсказать день, когда нам придется сменить бункер на более удаленный наблюдательный пункт. Монстр просто растет, и скорость его роста все время увеличивается…

Он растет, а мы — обнаглели.

— Готов, Алеша? — спросил меня Максютов, отведя немного в сторону.

Я кивнул.

— Амуницию тебе сейчас принесут, через полчаса начинаем. Ты смотри… если не уверен в себе, мы можем подождать… или перенести на завтра. Время пока есть.

Насчет времени он сказал больше из дипломатии. Какое время? Откуда оно у нас? Мы не знаем, что такое Монстр, мы только знаем, что если он будет расти по-прежнему, ему хватит какого-нибудь десятка лет, чтобы покрыть собой всю Евразию с Африкой впридачу. Конечно, при условии, что скорость его роста со временем не уменьшится, чего пока не видно.

Кстати, с тем же успехом она может увеличиться, сократив отпущенный нам срок. А если существенно подросший Монстр вновь начнет проявлять внешнюю активность — мы просто не выдержим, сломаемся на уровне принятия решений гораздо раньше, чем могли бы, и в безумных попытках избавить себя и весь мир от инопланетной напасти начнем дубасить это чудовище всем арсеналом средств, имеющихся в нашем распоряжении, а Монстр, насмехаясь над нелепой попыткой Моськи загрызть слона, начнет с легкостью гасить ядерные боеголовки, как это он уже делал, сбивать с курса стратегические ракеты, роняя их на наши головы, поражать неизлечимым безумием Генштаб…

На самом деле в запасе у нас не больше года. Потом придется думать уже не об изучении — о массовой эвакуации.

— Все в порядке, Анатолий Порфирьевич, — сказал я. — Я готов.

— Как самочувствие?

— Здоров. Выспался.

Было ясно, что Максютова интересует совсем другое, и он понимал, наверное, что лучше меня прямо об этом не спрашивать, но все же не удержался:

— А настроение?

— В норме, Анатолий Порфирьевич. Не беспокойтесь.

— Не дрожишь?

От бестактного вопроса меня едва не передернуло.

— Есть немного. Но, думаю, проблем не будет. Схожу и вернусь.

— Это хорошо, что ты не задеревенел, — проворчал Максютов, — а то я уже начал беспокоиться. Дрожать разрешаю и даже приказываю. Ты там собой особенно не рискуй, лишнее геройство нам ни к чему. Если что — сразу назад, бегом. Попытку можно и повторить, но для этого ты должен как минимум уцелеть… понимаешь, Алеша?

— Понял, Анатолий Порфирьевич.

— Ну то-то. Я на тебя надеюсь. — Максютов приобнял меня одной рукой, слегка похлопал по спине. — Сходи и вернись, Алеша, не подведи Носорога.

Я только покивал в ответ. Все-таки Максютов немного сдал после нелепой гибели подполковника Шкрябуна. Внешне он почти не изменился, несмотря на бешеную нагрузку, наоборот, как будто стал строже к себе, демонстрировал выправку и подтянутость, не говоря уже о своей феноменальной работоспособности, но иногда, особенно наедине со мной, становился более, чем обычно, говорлив и, пожалуй, чуть-чуть сентиментален. Прежде он не стал бы ни обнимать меня перед заданием, ни произносить прочувственных слов…

Сентиментальный Носорог-Максютов — это не к добру. В лучшем случае — к внезапно подступившей старости.

Мне вдруг стало жаль его. Я улыбнулся, постаравшись, чтобы улыбка не получилась вымученной. Кажется, вышло как надо. Максютов оглянулся на меня, прежде чем по винтовой лестнице спуститься в бункер, куда уже нырнула его свита, затем толстая броневая плита с негромким гудением скользнула по направляющим, встала над широкой горловиной люка и притянулась намертво…

Вряд ли я буду думать о нем, выполняя задание. Почти наверняка у меня не найдется времени думать ни о чем постороннем. Но я постараюсь справиться — не ради одного Максютова, разумеется. Ради всех. Ради Маши и Настьки. И ради себя.

Я справлюсь. Четвертый доброволец сумел войти в туннель и уцелеть — сумею и я.

Может быть.

* * *

В трагедии, случившейся со Шкрябуном, отчасти были виноваты все мы, и я тоже. О том, что с ним творилось, мне следовало немедленно доложить лично Максютову, но я этого не сделал из ненужной деликатности, понадеявшись на вульгарный «авось». А творилось с ним неладное.