Шаг за черту

Суд постановил, что смерть Диалло стала результатом трагической ошибки или же — если быть совсем точными — сорока одной трагической ошибки, совершенной со смертоносной скоростью четырьмя офицерами криминальной полиции, двое из которых — Кэрролл и Макмеллон — полностью разрядили свои шестнадцатизарядные (нет, пусть будет «шестнадцатиошибочные») обоймы в Диалло. А через несколько секунд их коллеги, Босс и Мерфи, добавили еще пять и четыре трагические ошибки каждый.

Ошибки их стали следствием бытующих предрассудков. Полицейские увидели чернокожего человека на пороге его собственного дома и, исходя из предрассудков, ошиблись, приняв его за преступника. К тому же они усмотрели в нем сходство с насильником, чье фото видели в служебной ориентировке, однако, увы, ошиблись. Им показалось, он тянется за пистолетом, когда на самом деле он вынимал свой бумажник, — гм, ужасная ошибка. Они заявили, что видели «дульное пламя» и вроде бы как вылетела пуля. (Хотя бумажники крайне редко изрыгают дульное пламя.) Затем полицейский Макмеллон упал, потому что оступился, а его товарищи ошибочно подумали, будто он ранен чем-то выпущенным предположительно из смертоносного бумажника Диалло, и в ответ открыли стрельбу на поражение. А стреляли они в него и стреляли, потому что — странное дело! — решили, поскольку упал Диалло не сразу, будто на нем пуленепробиваемый жилет. На нем не было жилета. В него палили с такой скоростью, что почти наверняка его удерживала на ногах энергия пуль. В его мертвом теле оказалось девятнадцать входных отверстий и шестнадцать выходных.

Обнаружив свою ошибку — «где же у него этот чертов пистолет?» — полицейские умоляли Амаду Диалло не умирать. Позже, на суде, они плакали. Однако они искренне полагают, что поплакали и пострадали достаточно. Они, если верить газетным репортажам, хотят «успокоиться» и вернуться к нормальной жизни. Через своих адвокатов они выразили неудовольствие предположением, что им следует подать в отставку. Они намекнули, однако, что из-за шквала критики, возможно, не захотят оставаться полицейскими. Поразительно, но создается впечатление, что они посчитали пострадавшей стороной себя. (Слезы, пролитые в зале суда, начинают казаться крокодиловыми больше, чем казались тогда.)

Их старшие товарищи, столкнувшись с гневными обвинениями в расизме, заявляют, что полиция Нью-Йорка «обескуражена» потоком критики. Есть от чего. Убийство Диалло продемонстрировало, что подкрепленное автоматическим оружием самомнение полицейских — усиленное правом задерживать и обыскивать, которое предоставил полиции мэр Джулиани, и сознанием власти над жизнью и смертью, которое дает повсеместное присутствие в Америке огнестрельного оружия, — настолько велико, что представители американских меньшинств теперь серьезно опасаются за свою жизнь. Проще говоря, если тебе выпало родиться черным и полицейский споткнется в тот момент, когда ты вытаскиваешь из кармана бумажник, его товарищи могут пристрелить тебя на месте.

Однако, к сожалению, полиция Нью-Йорка обескуражена вовсе не поэтому. Критика — вот, что ее огорчает, а вовсе не собственные ошибки. Потому что ошибаются все, не так ли? Так. Но обвинения в расизме? Господи, это же обидно!

Один или два человека потребовали, чтобы виновные были уволены из рядов полиции Нью-Йорка, однако на тот момент, когда пишутся эти строки, идея о том, что полицейские должны нести ответственность за свои ошибки, еще не прижилась. Мэр Джулиани, стараниями которого непомерно раздут штат уличной уголовной полиции, защищает полицейских — чего и следовало ожидать. Его политический соперник Хилари Клинтон ограничилась обычными для нее успокоительными заявлениями, «и нашим и вашим». Тогда как мать покойного, Кадиату Диалло, чьи слова могли бы возыметь какое-то действие, слишком поглощена своим горем и не желает произносить того, что может быть истолковано как призыв к мести.

Но, разумеется, четверо полицейских должны быть немедленно уволены. Сама мысль о том, что они могут получить обратно свое оружие и вернуться к патрулированию улиц Нью-Йорка — это при их-то понимании ситуации и лозунгах мачо («Ночь принадлежит нам!»), — невообразимо ужасна. Нет, хуже. Очень даже вообразима. После избиения Родни Кинга в Лос-Анджелесе, изнасилования полицейской дубинкой Абнера Луимы, а теперь еще и смерти Амаду Диалло мы, кажется, способны вообразить себе то, что раньше казалось невообразимым.