Шаг за черту

Словно героиня древнегреческой трагедии, женщина — Дениз Фергюс, чье имя мгновенно стало знаменитым, — держа на руках воображаемое тело своего мертвого ребенка, Джеймса Балджера, истошно вопит, требуя справедливости. Убийц ее сына выпустили из тюрьмы, и женщина находит это несправедливым. «Неважно, где они будут находиться! — кричит она. — Придет и их час! Я этого так не оставлю!» Затем, внезапно спустившись с высот классической трагедии в стиле «кровь за кровь», женщина спокойно добавляет: «Восемь лет я хранила достоинство, но теперь расскажу все». Остается надеяться, что за этим не последуют призывы восстановить справедливость по принципу «око за око», что, конечно же, моментально выплеснется на первые страницы таблоидов. В конце концов, Чувство собственного достоинства — тема не для таблоидов. И если кто-то из освобожденных будет убит мстителями — или по ошибке убьют не того, — тиражи подобных журналов только вырастут.

Случившееся в районе Мерсисайд, где в 1993 году двое десятилетних мальчишек — Роберт Томпсон и Джон Венеблз — убили двухлетнего Джеймса Балджера, с самого начала породило множество вопросов. То, что убийцами оказались дети, и то, что убийство было совершено с особой жестокостью, заставило задуматься о природе зла: глубокая проблема, давно замусоленная средствами массовой информации, для которых зло — это, по-видимому, нечто вроде проявления киношного «дьявольского семени». Высказывались предположения, что Венеблз и Томпсон находились под влиянием «ужастиков», которые, как выяснилось, они не смотрели. Но самое удивительное в этой истории то, что мыслили и выражались стереотипными фразами, почерпнутыми из бульварных триллеров, вовсе не малолетние убийцы, а — кто бы вы думали? — британская пресса.

Из-за звериной жестокости, с которой было совершено убийство, очень многие не желают признавать, что Венеблза и Томпсона можно помиловать. Люди считают, что показное раскаяние двух юных преступников всего лишь ловкая увертка. В знаменитом рассказе Ивлина Во «Коротенький отпуск мистера Лавдэя» убийца, который в течение многих лет был тишайшим, скромнейшим и добрейшим из всех заключенных, в конце концов получает помилование и тут же совершает новое убийство. Видимо, страх подобного рецидива и заставляет противников Венеблза и Томпсона категорически выступать против их освобождения — вот она, искра вечного подозрения, из которой так старательно раздувает пламя британская пресса.

И все же наиболее информированные источники упорно повторяют, что Венеблз и Томпсон действительно изменились, теперь они — наглядное свидетельство того, что раскаявшийся преступник может вернуться к нормальной жизни. В качестве примера можно привести слова Марка Лича из UNLOCK (Национальной ассоциации исправившихся правонарушителей), который говорит: «Нет никаких признаков того, что они снова совершат преступление». Таким образом, перед нами встает простая дилемма «либо — либо». Либо мы верим в то, что преступник способен исправиться, и тогда обязаны согласиться с мнением экспертов, что имеем дело именно с таким случаем; либо категорически будем это отрицать — но если так, то давайте вообще откажемся от помилования; пусть тюремное заключение станет возмездием общества для преступников, которые все равно уже никогда не исправятся и, значит, проведут за решеткой остаток своих дней. Если единожды оступившемуся человеку уже никогда не вернуться к честной жизни, если «паршивой овце» суждено остаться таковой навеки, то давайте просто отшвыривать их в сторону, изолируя от общества.

Сложные вопросы всё прибывают. Раскаяние и прощение связаны совсем не так тесно, как думают некоторые. Иногда мы прощаем нераскаявшегося, а иногда выносим приговор искренне повинившемуся. Поэтому даже если убийцы Балджера и в самом деле изменились, если эти уже восемнадцатилетние парни, приговоренные к пожизненному заключению, стали совсем другими, то им вполне можно позволить провести оставшуюся жизнь в тихом месте, где их никто не знает, пока новый процесс — назовите его обострением чувства справедливости, — зародившийся в сердцах тех, чью душу глубоко ранило то страшное преступление, а затем и во всем обществе, не завершится полным прощением раскаявшихся.