Шаг за шагом вслед за ал-Фарйаком

Итак, ал-Фарйак жил у своего учителя, пока не закончил чтение упомянутой книги. После чего учитель стал бояться, как бы ученик не замучил его вопросами, на которые он не знал ответов, и не опозорил бы его. Он посоветовал отцу забрать сына из куттаба и занять его дома переписыванием рукописей. Ал-Фарйак занимался перепиской долгое время и извлек из этого дела пользу, которую способен был извлечь подобный ему, а именно улучшил свой почерк и запомнил некоторые незнакомые ему ранее слова. Жители страны ценили тогда хороший почерк выше всего из того, что можно делать руками. В их глазах обладатель красивого почерка превосходил всех своих сверстников. Несмотря на это, правитель страны брал к себе на службу из окончивших куттаб лишь тех, чей почерк вызывал отвращение, а речь — оскорбляла слух. Он объяснял это тем, что хороший почерк — дело случая, и что от чиновника не требуется владеть тонкостями языка: многие, мол, получили хорошие должности и заняли высокие посты, не умея толком написать свое благородное имя. Но ал-Фарйака не привлекала эта профессия, он знал, что, водя каламом по бумаге, много не заработаешь. И знал, что многие люди добывают хороший кусок хлеба и другие блага из источника более щедрого, чем калам, но при их алчности и любви к излишествам и он кажется им скудным. Однако ал-Фарйак в то время был еще неопытным юнцом и судил не далее своего носа. А что ближе всего другого к носу переписчика, чем кончик его калама и лист бумаги? И что ближе его сердцу, чем слова, которые он пишет?

Разумен тот, кто довольствуется профессией, которой овладел и не тяготится, и не замахивается на другую профессию, ему не знакомую.

2 СЛУЧИВШЕЕСЯ ПАДЕНИЕ И ЧАЛМА КАК СРЕДСТВО ПРЕДОХРАНЕНИЯ

Ал-Фарйаку, как и всем молодым людям, было свойственно подражать в одежде, поведении и разговоре тем, кто считался в его время образцом благородства и учености. Однажды случилось ему увидеть карлика, на чьей голове возвышалась огромная чалма. Этого карлика почитали тогда великим поэтом, и ал-Фарйаку захотелось увенчать свою маленькую голову такой же чалмой и при ходьбе склонять ее направо и налево, как это делает кади{22}, выходя из мечети после пятничной молитвы и приветствуя народ, толкущийся на рынке.

Как-то отец ал-Фарйака отправился ко двору правителя и взял сына с собой. Отец поехал на своем жеребце, а сына посадил на молодую кобылку. Они задержались в столице на несколько дней, и однажды ал-Фарйаку взбрело на ум поучаствовать в скачках на ипподроме. Отцовский жеребец был привязан на обочине. Кобылка проскакала половину дистанции, но, увидев привязанного жеребца, свернула в его сторону, обернулась к своему седоку, словно давая понять, что он не достоин восседать на ней в присутствии лошадей эмира, и ал-Фарйак вылетел из седла кувырком. А кобылка, сбросив его, продолжала скакать, как ни в чем не бывало, не ожидая пока он встанет на ноги. Будь он более искусным наездником, этого бы не случилось.