Шагги Бейн

Шаг снял свой черный пиджак, повесил его на единственный стул, снял черный галстук, аккуратно скрутил его. Лицо у него раскраснелось, отчего его глаза почему-то казались меньше и темнее. Пока он тащил ее по лестнице, его волосы растрепались, открылась плешь, которую он тщательно прятал. Выбившиеся пряди висели у его левого уха, тоненькие, как мышиные хвостики. В глубине горла что-то пощелкивало, словно потрескивало электричество в плохо соединенных проводах. И тут его руки снова взялись за нее. Она почувствовала его коготь у себя на шее, другой – на бедре. Он пальцами закапывался в ее нежное тело, чтобы быть уверенным в крепкой хватке. Когда плоть стала отделяться от кости и Агнес вскрикнула от боли, он своим перстнем дважды ударил ее по щеке.

Когда она смолкла, Шаг наклонился и, вонзив пальцы в ее плечо и бедро, перебросил Агнес на кровать, как порванный мешок с мусором. Потом он взгромоздился на нее. Его лицо пылало, жидкие волосы свисали с распухшей головы. Он словно наполнялся кипящей кровью. Он придавил локтями ее предплечья, впечатал их в матрас так, что они уже готовы были треснуть. А потом всей тушей, всем весом, который набрал, ведя сидячий образ жизни, навалился на нее.

Правой рукой он залез ей под платье, нашел ее мягкую, белую плоть. Она скрестила ноги под ним, он почувствовал, как сплелись ее щиколотки. Свободной рукой он ухватил ее бедра и попытался разъединить их неподвижную тяжесть. Она не поддавалась. Замо́к был крепок. Он вонзил пальцы в мякоть ее бедер так глубоко, что ногти стали разрывать кожу, и тогда она от боли сдалась и разъединила щиколотки.

Он вошел в нее под ее плач. В ней уже не осталось хмеля. В ней не осталось сил для сопротивления. Кончив, он упал головой на ее шею. Сказал, что завтра в сиянии огней пойдет с ней на танцплощадку.

Три

То лето, когда оно наконец наступило, было душным и влажным. Для человека, который ведет ночной образ жизни, дни казались слишком долгими. Долгий световой день был подобен бесцеремонному гостю, северные сумерки не спешили уходить. Большой Шаг с трудом перемогался в летние дни. Солнце пробивалось через плотные шторы, которые в конечном счете обретали мерцающий фиолетовый цвет, а дети всегда становились наиболее шумными именно в это время, когда они были самыми счастливыми, дверь постоянно хлопала, носились как угорелые громкоголосые подростки из других квартир, с утра до вечера женщины шлялись туда-сюда по ковру в прихожей, производя равно отвратительные звуки и своими розовыми пятками в плетеных сандалиях, и своими розовыми языками.

Когда наконец наступал вечер, Большой Шаг садился за руль и описывал несколько малых, узких кругов на своем черном такси. Оно крутилось, как жирная собака, гоняющаяся за своим хвостом, потом спешило прочь из Сайтхилла. Увидев огни Глазго, он, вздохнув с облегчением, откидывался на спинку сиденья, позволяя себе расслабиться в первый раз за день. В течение следующих восьми часов город принадлежал ему, и у Шага имелись планы на этот город.

Он протирал окно и внимательно разглядывал себя в боковое зеркало. Улыбался себе, восторгаясь собственным потрясающим видом: белая рубашка, черный галстук, черный костюм. «Не слишком ли это шикарно для работы?» – спрашивала Агнес, но она в последнее время вообще много чего говорила. Он улыбался чуть не всем телом, размышляя: не в крови ли у него вождение такси. Для него и его брата Раскала это был практически семейный бизнес. Его отцу такая работа тоже пришлась бы по душе, не убей его судостроение.

Шаг притормозил у огней в тени Королевской больницы – там тайком курила стайка медсестер. Он смотрел, как они потирают замерзшие пальцы в прохладном ночном воздухе, подпирают свои сиськи плотно сложенными на груди руками. Они курили без рук, боясь потерять хоть кроху телесного тепла. Он неторопливо улыбался, разглядывал свою реакцию в зеркале. Ночная смена определенно устраивала его больше всего.

Он любил ехать по городу в одиночестве и темноте, приглядываться к подпольной стороне этого мира. Здесь появлялись персонажи, тертые этим серым городом, и на месте их удерживали годы пьянства, дождей и надежды. Он зарабатывал себе на жизнь, перемещая людей из одной точки в другую, но его любимое времяпрепровождение состояло в их изучении.

Тонкое окно с водительской стороны пискляво скрипнуло, когда он опустил его, чтобы насладиться сигаретой. Ветерок растрепал длинные пряди его жидких волос, они заколыхались, как прибрежная трава. Он ненавидел намечающуюся лысину, ненавидел приближающуюся старость – это так затрудняло жизнь. Он чуть опустил зеркало, чтобы не видеть собственной плеши, нащупал свои длинные густые усы и принялся рассеянно гладить их, как домашнего любимца. Ниже усов подрагивал второй подбородок. Он вернул зеркало в прежнее положение.