Шагги Бейн

Агнес, устало сутулясь, вернулась в душную комнату, снова почувствовала под ногами безопасность материнского ковра. Другие женщины не подняли глаз, когда она появилась. Она раздраженно проскребла иголкой проигрывателя по пластинке, поставила ее в бороздку и включила громкость чуть не на максимум.

– Ну же, пожалуйста, станцуем хоть разик.

– Цыц, рано еще, – гаркнула Нэн Фланнигэн. Она пребывала в возбужденном состоянии и составляла серебряные и медные монетки в аккуратные стопки. – Сейчас вы все у меня пойдете на улицу деньги зарабатывать.

Рини Суини закатила глаза и прижала карты к груди.

– Какие у тебя грязные мысли.

– Только не говори, что я тебя не предупреждала. – Нэн откусила немного жареной рыбы, слизнула жир с губ. – Когда я выиграю все твои хозяйственные денежки, тебе придется идти домой и оттрахать тот мешок костей, который ты называешь своим мужем, чтобы дал тебе еще.

– Ни за что! – Рини лениво изобразила крестное знамение. – Я сидела на этих деньгах с Великого поста, и у меня нет ни малейшего желания подпускать к ним мужика раньше следующего Рождества. – Она сунула в рот толстенную золотую чипсу. – Я как-то раз так долго копила, что купила новый цветной телик в спальню.

Женщины расхохотались, но при этом их внимание все время было приковано к картам. В гостиной было влажно и тесно. Агнес посматривала на свою матушку, маленькую Лиззи, которая сидела между Нэн Фланнигэн и Рини Суини и внимательно изучала карты у нее на руках. Женщины сидели бедро к бедру, клевали остатки рыбного ужина. Они передвигали монетки и брали карты жирными пальцами. Энн Мари Истон, младшая из них, была занята делом – скручивала зверские на вид сигареты, беря табак из россыпи на своей юбке. Женщины высыпали свои хозяйственные деньги на низкий чайный столик и, постоянно делая пяти- и десятипенсовые ставки, передвигали монетки туда-сюда.

Агнес это наскучило. Было время до мешковатых кардиганов и тощих мужей, когда она всех их водила на танцплощадку. Девчонками они держались вместе, как жемчужинки на нитке, и горланили песни всю дорогу до Сокихолл-стрит. Они были еще несовершеннолетними, но Агнес с ее самоуверенностью, несмотря на свои пятнадцать лет, знала, что проведет их. Охранники всегда примечали сияние ее красоты в конце очереди и звали вперед, а она протаскивала с собой остальных девчонок, словно они были преступницами, скованными одной цепью. Они хватались за пояс ее пальто и протестующе бормотали что-то, но Агнес только улыбалась своей лучшей улыбкой охранникам – той улыбкой, которая предназначалась мужчинам и которую она скрывала от матери. В те времена она любила демонстрировать свою улыбку. Зубы она унаследовала по отцовской линии, а зубы у Кэмпбеллов всегда были слабым местом, причиной безулыбчивости в остальном красивых лиц. Ее собственные взрослые зубы отличались малыми размерами и кривизной, и даже когда они были новыми, белизной они ее не радовали, потому что она курила и пила крепкий чай, заваренный матерью. В пятнадцать лет она упросила Лиззи разрешить ей удалить все зубы. Неудобства, которые влекли за собой зубы искусственные, полностью компенсировались улыбкой кинозвезды – той улыбкой, которой она надеялась обзавестись с новыми зубами. Каждый зуб был широким, ровным и прямым, как у Элизабет Тейлор.

Агнес втянула воздух сквозь свою фарфоровую челюсть. И вот теперь все те же женщины приходили сюда вечером каждую пятницу и играли в карты в гостиной ее матушки. На их лицах не было никакой косметики. Ни у одной из них больше не хватало духу петь.

Она посмотрела, как женщины сражаются за несколько фунтов мелочью, и испустила усталый вздох. Пятничная картежная школа – то единственное, чего они всю неделю с нетерпением ждали. Этот день считался их отдохновением от глажки белья перед теликом и от разогрева консервных банок с бобами для неблагодарных деток. Большая Нэн обычно возвращалась домой с выигрышем, обставив маленькую Лиззи, исключая те случаи, когда выигрышная полоса наступала у малютки, за что та получала по полной программе. Большая Нэн не могла сдержаться. Она нервничала, когда речь заходила о деньгах, и не любила их терять. Агнес видела один раз, как ее мать получила синяк под глазом из-за десяти шиллингов.

– Эй, подруга! – крикнула Нэн, посмотрев на Агнес, погруженную в созерцание собственного отражения в оконном стекле. – Подглядываешь!

Агнес закатила глаза и неторопливо набрала полный рот безвкусного стаута. Пиво было слишком медленным автобусом, который долго добирался до пункта назначения. Хотя она наполняла свой желудок пивом, ее душа жаждала водки.

– Оставь ее, – сказала Лиззи. Она знала этот отстраненный взгляд.

Нэн снова уставилась в карты.

– Должна была знать, что вы, две сучки, в сговоре. Парочка вороватых ублюдков, вот кто вы!

– Я за всю жизнь ничего не украла! – сказала Лиззи.

– Врунья! Видала я тя в конце смены. Комковатая, как каша, тяжелая, как овес. Набивала свою рабочую одежку рулонами больничной туалетной бумаги и бутылками жидкого мыла для посуды.