Шаги России. Хождение на Запад и обратно

Жизненные условия сообщества, характер и силы внешних угроз формируют этнический или национальный характер. Он внушается воспитанием, и составляет нравственные ценности каждого этноса — «что достойно» и «что позорно». Тогда же закладывается, как нормальное, и не вызывающее возражений соотношение общинного равенства и индивидуализма. Каждая из этих парадигм, равенство или индивидуализм, или их соотношение, чтобы успешно реализоваться в жизни и в быту, чтобы противостоять враждебной природной среде и окружению, должно быть структурировано некоей политической системой и обязательно «освящено» традицией и общественным мнением.

Жизнь индивидов в общине возможна только при жесткой иерархии власти. Власть есть вертикальная ось горизонтально распределенного, условно равноправного сообщества. Его «равноправие» могло быть на самом деле жестоким бесправием в современном понимании этого слова. Однако тогда это таковым не воспринималось или принималось, как «лучшее из зол», например, из-за неизбежного порабощения жестоким и сильным врагом.

Общество индивидуалистическое — это как «лес» мелких вертикалей, разнообразных по высоте личных проявлений воли и интересов. Оно тоже нуждается в структуризации, иначе будет разорвано множеством частных устремлений, но структуризация эта горизонтальная. Властная горизонталь «примиряет» индивидуальные воли и непомерные требования. Лучшее, что придумано для этого — открытая, гласная и выборная демократия, правовое государство.

Ни самая жесткая деспотия, ни самая либеральная демократия не могут иметь оценочных характеристик типа «что лучше?» Это пожелания из разряда «что приятнее». Историческая судьба любого этноса или народа предъявляет испытания только на тему: жить, не жить, или жить в рабстве. Поэтому люди подсознательно выбирают то, что в данных условиях позволяют им все-таки жить, и, по возможности, независимо. «Хорошее» — это только то, что позволяет им всем выжить здесь и сейчас, наибольшему числу поколений, и с наибольшей численностью. Потоку жизни на планете, или живой природе, этому зримому проявлению трансцендентной сущности, важна только способность данного вида органического мира выживать. То ли это бактерия или муравей или трава или Homo Sapiens — неважно. Понятия «хорошо» или «плохо», оторванные от оценок способности остаться на этой стороне жизни и не уйти в «не жизнь», являются лишь потребительскими оценками, правомерными только на бытовом уровне или в ближайшем кругозоре, не имеющие никакой цены в масштабе общего процесса жизни.

Обе парадигмы, общинное равенство и/или индивидуализм, и их соотношение, не поддаются свободному выбору обществом, но эволюционно складываются поколениями в тесной связи с кормящим ландшафтом и враждебным окружением. Как пример тщетности, даже почти гибельности произвольного «революционного» вмешательства в устоявшееся соотношение «община-индивидуализм» и в политическое структурирование, напомним события 1917 года в России. Сложившийся за столетия общинный быт народной толщи (горизонталь), был до этого надежно структурирован жесткой самодержавной вертикалью. Под влиянием революционных и утопических идей типа «государство должно отмереть» и «диктатура пролетариата», властная вертикаль по «красному проекту» упразднялась, и в мечтах реформаторов вместо вертикальной власти устанавливалась демократическая власть рабочих при их же общем равенстве, т. е. еще одна горизонталь, одна рядом с другой. Эта был слом парадигмы, попытка переворота устоявшегося менталитета. Известно, как печально это закончилось. «Демократическая» власть рабочих обернулась хозяйственной разрухой и голодом. Срочно введенная вместо монархии другая политическая вертикаль — деспотия большевиков, была вынужденной мерой, не предусмотренной «красным проектом», и по жестокости которой не знал в худшие годы и царизм. Тем не менее, только эта жесткая вертикаль и спасла тогда страну от развала, а через два десятка лет от порабощения европейским врагом.

Однако никакой справедливой и экономически эффективной демократии, о которой мечтали русские интеллигенты с XIX века, слепо следовавшие умозрительным рецептам чуждой западной мысли, не могло революционно реализоваться в глубоко общинном народе, издревле жестко вертикально структурированным самодержавием. Для подобного ментального изменения, как мы это теперь знаем, должно было смениться в России 4–5 поколений. Должен был измениться и «кормящий ландшафт», как результат научно-технической революции, достигшей России с опозданием на столетие, а также расклад внешнего враждебного окружения, предъявившего новые вызовы. Это потребовало уже иных форм общественной организации, но для того же самого и вечного — выживания народа.