Шайтан-звезда (Часть 2)

- Когда он увидел из своего убежища, что реки возобновили течение, то спустился к другим сынам Адама - и обнаружил, что они говорят и думают совсем не так, как прежде, они не помнят, что с ними произошло, и тем более не помнят о предостережении, - продолжал старец. - Когда он попытался с ними заговорить, то одни проявили к нему враждебность, другие решили, что он повредился умом, и проявили сострадание, но никто не проявил понимания.

Шейх вздохнул - вздохнул и Хайсагур.

- Поначалу тот человек не притрагивался к новой воде, но прошло немного времени - и он решил пить эту новую воду, потому что его поведение и способ рассуждений, выделявшие его среди прочих, сделали его жизнь невыносимо одинокой. Он выпил новой воды - и стал таким, как все. Тогда он совсем забыл о своем запасе иной воды, а окружавшие его люди сказали вот безумец, который чудесным образом излечился от своего безумия...

Поведав печальную эту историю, шейх, прищурившись ради остроты зрения, посмотрел в глаза Хайсагуру, ожидая вопросов.

Но тот молчал.

Шейх не вовремя напомнил ему о его одиночестве.

- Не хочешь ли ты знать, откуда известно это предание? - осведомился шейх. - Я вижу, что ты встал на путь размышления и познания...

- Нет, о почтенный шейх, я только хочу понять, почему из многих историй, которые ты наверняка поведал ас-Самуди, именно эту ты выбрал для меня, отвечал Хайсагур.

- Потому что именно ты должен поразмыслить о ней, - неожиданно сказал шейх. - Ты из тех, кто стоит между сосудом со старой водой и колодцем с новой водой, и ты слишком молод, чтобы предпочесть старую...

Вот тут Хайсагур мог бы поспорить с почтенным суфием - они, скорее всего, были ровесниками, только предел человеческого века и предел века гулей не совпадают, и старость приходит к гулям, когда им исполнится полторы сотни лет, или даже более.

Если бы шейх знал, в каких странах побывал Хайсагур, с какими мудрецами беседовал, какие книги и трактаты переводил в Багдаде, то сам бы попросил его рассказать вывезенные из Китая или из Индии истории.

Но гуль не стал смущать старца своими похождениями, ибо страстно пожелал понять, что означала притча.

- А разве это история о молодости и старости? - довольно задиристо спросил он. - Я понял ее как противопоставление мирских забот отрешенности, подробающей мудрому человеку. Не принимающий новой воды отрекается тем самым от непонятных ему суетных безумств, и его ошибка в том, что он не позаботился припасти воды и для собеседников.

- Я - суфий, и от многого отрекся, - отвечал шейх. - Ты не найдешь в моем жилище ничего лишнего. Но знаешь, что сказал другое суфий, несравнимо более великий, чем я, которого звали Фудайль ибн Айят?

- Ради Аллаха, передай мне слова Фудайля ибн Айята! - попросил Хайсагур, уже не раз слышавший об этом славном мудреце из Мекки.

- Как известно, повелитель правоверных Харун ар-Рашил посетил однажды ибн Айята, и спросил его, знает ли он человека, достигшего большей степени отрешенности, чем он сам. И Фудайль ибн Айят ответил: "Твое отречение больше моего. Я могу отречься от обычного мира и его соблазнов, а ты отрекаешься от чего-то более великого - от вечных ценностей".

Хайсагур задумался.

Притча повлекла за собой другую, и мысль первой вывернулась наизнанку во второй, и поучение оказалось подобно монете, на которой с одной стороны выбиты одни слова, а на противоположной - совсем другие, как оно, впрочем, обычно и бывает у суфиев.

Но своего шейх добился - гуль вручил-таки поводья удивления во власть размышления.

Он мог бы, по примеру тех же суфиев, пуститься в рассуждения о том, что они оба подразумевают под словами "отречение", "обычный мир" и "вечные ценности". Беседа обещала быть длительной и увлекательной, тем более, что подслеповатому старцу она была бы крайне приятна.

Но любознательность Хайсагура обычно распространялась на вещи, существовавшие в природе, а не в человеческом воображении. И потому он не стал разбираться в причинах и следствиях своего одиночества, которое, если взглянуть с другой стороны, было похвальным отречением от мирских соблазнов, а если взглянуть еще и с третьей стороны - ничего в том не было похвального, ибо совершалось не по доброй воле. Он попросту вспомнил, зачем пришел в эту завию и на это кладбище.

- О шейх, - сказал он. - Не знаешь ли ты, куда ушли ученики ас-Самуди? Я бы хотел отыскать их и сообщить им то, что предназначалось для их учителя. Возможно, они голодают, и мерзнут ночью, и терпят иные бедствия, от которых я мог бы их избавить.

Слова эти означали, что гуль прекрасно помнит о пенале с обрывками заклинаний, и желает идти дальше по следу этого пенала, чтобы выяснить, как он попал в руки любителя змеиных ядов и кто этот враг Аллаха.

- Это благое намерение, - одобрил старец. - Ведь ас-Самуди жил небогато, и после его смерти мало что осталось жене, а уж ученикам и вовсе ничего не досталось.

Но он не знал, куда разбрелись эти люди. Никто из них не приходил к нему и не прощался с ним перед дальней дорогой.