Шакалы пустыни

Мысли вернулись к настоящему. Имелась мысль проскочить в город и предупредить оттянутые посты французов. Все же европейцы чуть ближе и приятнее бродячей шпионке, нет языкового барьера и все такое. Но тут пока ползать и просачиваться будешь, мамлюки сами о себе известят. Не в их привычках часами истуканами в седлах ждать. И местные они, все же дома воюют, имеют некоторое моральное право головы рубить. Хотя там в госпитале… Архе-зэка в очередной раз утеряла логику обоснований-оправданий, гирьки весов моральных терзаний безнадежно ссыпались во вместительный мешок всеобщей бессмыслицы. Нет, что это за профессия – наемница? Отделим старинную войну от собственных дел. Пусть Вейль за все эти безобразия ответит, взглянем, есть ли у него в черепе что-то, кроме иезуитского упорства.

Двинулась колонна всадников, вроде бы без сигнала, в полной тишине джигиты своих коней вперед послали. Но сразу начали набирать ход, загремели копыта, гортанно вскрикнул один наездник, другой, заблестели выхватываемые сабли, блеснули наконечники склоняемых пик. И, наконец, загрохотали барабаны у седел. На улицу влился уж поток, шумный, буйный, бурный, вскипела живая река красотищей оружия, одежд, и перья на тюрбанах, будто буруны на близких порогах, вспенились вдесятеро. Словно не неполные три тысячи в город врывались, а все тридцать. Загремели первые выстрелы – пока еще в воздух, для лихости и устрашения…

К сожалению, кроме мамлюков и их боевых оруженосцев, у дороги болталась еще уйма вспомогательного народа, типа погонщиков, повозок, верблюдов и иных тыловиков. Слышались и женские голоса. Кто-то, уже в голос переговариваясь, двинулся к реке за водой. Подходили еще вереницы верблюдов, замелькали факелы. Показалось, что народу только прибыло, никто в город-то и не врывался. Похоже, весь обоз Мурад-бея был здесь, полностью уверенный в победе своих героев-хозяев. Катрин, нехорошо ругаясь про себя, отползала мимо развалин. Ситуация требовала вернуться в город, и уже там попытаться выйти к реке и изыскать лодку…

***

Французские патрули и дозоры к текущей минуте были оттянуты с окраин города, поскольку несколько патрульных уже погибло от внезапных метких выстрелов, а застава на южной дороге подверглась нападению неизвестных – пехотинцы подняли на штыки троих сумасшедших фанатиков, но и сами потеряли шестерых, не считая дюжины раненых. Именно из-за этого инцидента генерал Бельяр к середине ночи считал южный фланг наиболее опасным – нападение выглядело слишком дерзким, убитые головорезы слишком хорошо владели пистолетами и саблями, чтобы и на самом деле быть «спятившими дервишами-оборванцами». Генерал подозревал, что сотня-другая мамлюков, пользуясь темнотой и рокотом порогов, попытается прорваться в город с юга, дабы посеять панику и помочь главным силам, атакующим полевой лагерь французов. Пока было понятно, что дерзкие нападения на городские подразделения, покушение и чудовищное злодеяние в лазарете – всего лишь отвлекающие маневры. Мурад-бей попытается решительно разгромить дивизию и удар мамлюков будет силен. Видимо, противник ждет рассвета, дабы мощно атаковать лагерь. Генерал Бельяр колебался: сразу ли вернуть к лагерю столь поспешно откомандированную батарею или придержать 8-фунтовые орудия для отражения вероятных сюрпризов Мурад-бея? Французский штаб был уверен в стойкости своих пехотинцев и несокрушимости каре – лагерь, несомненно, отразит любой удар. Иное дело сражение в городе – здесь коварные мамлюки, привыкшие индивидуально и вне строя действовать пистолетами и холодным оружием, имели тактическое преимущество. Посему генерал Бельяр ограничился возвращением к восточной дороге и полевому лагерю конных егерей: неповоротливым линейным батальонам не помешает маневренная поддержка. Артиллеристам было приказано оставаться у штаба, но упряжки держать наготове. В штабе французов несколько занервничали, и как следствие, утеряли равновесие.

Серьезное сражение, начатое даже не на рассвете, а практически поздним вечером – абсолютно дурной тон и эксцентричность, прежде не присущая даже диким вождям мамлюков. Но главное: ранение генерала и вырезанные в госпитале больные! Солдаты изъявляли готовность вообще не брать пленных, и в штабе понимали ярость честных вояк.

Генерал слушал вялую перестрелку у полевого лагеря и гадал – до рассвета или уже после первой утренней молитвы атакует Мурад-бей? Волновала ситуация и на юге, у порогов – местность там была столь своеобразна, что дозорные вполне могли не услышать и прозевать вражеских кавалеристов.