Шакарим

Айганше скажи желанной,
Что смерть творит свое дело,
Что леденеет все тело,
Уходит ее избранник.

Если ж Гульнар моя раньше
Спросит, скажи… впрочем, дальше…
Есть же Кабыш, Зият, Ахат —
Сказать им-то сможешь все, брат?..

Прощальные нотки, печальное настроение поэмы, конечно, навеяны внезапной болезнью. Чтобы жить в одиночестве в степи, несомненно, нужно иметь отменное здоровье и храброе сердце. Можно только поражаться, откуда черпал силы Шакарим в семьдесят лет, но это был единственный случай серьезного заболевания в почти двадцатилетием уединении в сердце Чингистау.

Здесь, в Саят-кора, немного позже Шакарим дописал поэму «Жизнь Забытого».

Финал автобиографической поэмы легендарного «Забытого» воплотил его уникальное суммарное Слово. Прожив свою семидесятилетнюю жизнь как неустанное восхождение в житейском отношении (от двадцати до сорока лет), совершив паломничество в святые места культуры (сорока восьми лет), атрибутируя в трудах своих «все то духовное богатство, которое оставили нам предки» (Л. Н. Толстой), чингистауский отшельник умещает свой «уход» в антитезу образных противопоставлений. Его жизнь «с простым укладом» в мире внешнего воспринимается «сущим адом».

Между тем его внутренний мир преисполнен переживаниями о неполноте знаний («Много знаний не добрал я»). Поэтически изложив историю своей духовной свободы («Вдумайтесь, ведь я свободен, / От страданий всех избытый»), Шакарим моделирует будущую историю забвения потомками, что, к сожалению, соответствует его посмертной судьбе:

В сердце месть хранить не буду,
Не страшны мне пересуды,
Даже если станет худо…

Здесь друзей, врагов не жду я,
От печалей не бегу я,
Наслаждений не ищу я
В тишине, безумец скрытный.

Чтобы ввысь душа взлетела,
Чтоб земля укрыла тело,
Чтоб народ забыл несмелый,
Имя дал себе: «Забытый».

Наступила весна. Ахат стал уговаривать отца переехать в аул, объясняя свою настойчивость беспокойством за его здоровье. Напомнил, что народу приходится теперь трудно, что сам он тоже находится под следствием.

Шакарим вроде бы согласился. Стали готовиться к отъезду. Но в этот момент привезли повестку, в которой Ахату было предписано явиться в суд 29 мая.

Из воспоминаний Ахата:

«Чтобы отец не беспокоился, я рассказал ему о суде.

— Зимой следователь вызывал меня один раз. Тогда я познакомился со своим делом. Думаю, меня скоро освободят.

Отец рассмеялся:

— Откуда ты можешь знать?

Я сказал:

— Меня обвиняют в неуплате налога по мясу, шерсти, денег за семенную пшеницу. А по правде, я не должен отчитываться, куда дел свой скот. И еще, налог должен учитывать количество скота. А у меня не хватит скота, чтобы расплатиться даже по выписанному мне аульным советом налогу. Наложили бездумно. Недостающий скот я не продал на базаре, а сдал, как они приказали, в кооперацию, есть справка. Часть съели, часть пустили на одежду. Поэтому меня не должны судить.

Отец сказал: