Шахерезада. Тысяча и одно воспоминание

В «Литературном обозрении», 1987, № 5 вышла большая публикация Н. И. Катаевой-Лыткиной. И хоть моей фамилии Вы там не найдете, но я горжусь, что помогала ей собирать материал для этой статьи. Если достанете журнал, почитайте, пожалуйста. Второе. Недавно проездом из Крыма в Ленинград в Москве была Ирма Викторовна Кудрова и останавливалась у меня. В последних числах мая в Москве в Литературном институте проходили Пастернаковские чтения. Ирма Викторовна меня туда провела. Вел заседание Андрей Вознесенский. Зал был переполнен: люди стояли не только в проходах и на окнах, но и на сцене. Впервые я увидела сына – Евгения Борисовича (так похож!). С воспоминаниями выступали – Вениамин Каверин, жена Всеволода Ива́нова, Лидия Корнеевна Чуковская, которую зал приветствовал стоя. Евгений Евтушенко был одет в ярко-красный пиджак, что привлекало к нему всеобщее внимание. Тем паче, когда он начал читать стихотворение «Быть знаменитым некрасиво», зал просто покатился со смеху. Он остановился, но затем, сделав вид, что не понял комичности ситуации, продолжил. А я в это время думала о Вас и о том, с чем связано это стихотворение[153]. <…>

Галина Козловская – Татьяне Кузнецовой

16 октября 1987

Дорогая моя Танечка!

Только села, было, Вам писать, как раздался звонок, и мне принесли Вашу посылочку. Спасибо Вам, милая, за два дивных подарка – за тапочки, такие мягкие и впору, и за то, что указали, где можно прочитать статью Ирмы Викторовны. К сожалению, я не могла ее прочитать сама, ко мне пришли и залпом прочитали вслух и унесли. Но всё равно я получила громадное удовольствие от ее блистательного исследования и была очень ею захвачена. Захотелось ей написать и пропеть ей хвалу – но магнитные бури отклонили стрелки и повалили меня навзничь. Я очень много болею и неукоснительно справляю накануне все космические возмущения. Вот что значит жить «близко к природе».

И вообще я очень ослабела за последнее время, страшно трудно делать всё по дому, часто не готовлю, так как нет сил, двигаюсь с трудом и невероятно быстро устаю. Даже самозабвенная работа с глинами дает после себя знать – неописуемым изнеможением. Но я всё же вылепила за последнее время «Танцующее дерево», которое очень удалось, и работаю над «Поющим деревом», чье лицо никак не удается – словно заворожило.

Самое печальное, что я не могу читать, сколько хочу. Быстро устают глаза, и хочу спать. Но хватит жаловаться. Есть еще и в моей жизни что-то хорошее, и я бы сказала, чрезвычайное. Один человек, американский писатель[154], очень романтическим образом нашел меня и пишет мне совершенно удивительные письма. Он видел меня 44 года тому назад на спектакле «Улугбека», видел меня всего единственный раз несколько часов, – и эта встреча осталась у него в памяти на всю жизнь. Его письма такие восторженные, такие удивительные по молодому чувству жизни, и я не знаю, чем я заслужила такую прекрасную дружественность. Сейчас у меня на столе лежит его книга – «900 дней блокады Ленинграда»[155] – уникальная по человеческому чувству сострадания и точнейшему исследованию (как считается, единственному в мировой литературе) всех обстоятельств тех трагических дней. Книга эта переведена на все языки мира, кроме нашего. Сейчас с новыми благотворными переменами появилась надежда, что она будет переведена и у нас. Книга огромной силы и порой библейской высоты. Боже, как много мы не знаем и какими мы, в общем, оказались полунемыми рядом с этим человеческим проницательным и правдивым взглядом – человека из другой страны. Эта новая дружба придала какое-то особое очарование моей жизни. Но, к сожалению, письма идут в наш сверхскоростной век месяц туда и месяц обратно.

Вчера был день рождения Алексея Федоровича. Я, как всегда, по традиции, раздала гранаты каждому гостю, каждый срывал плоды прямо с куста.

У нас хоть и похолодало, но стоят дивные, порой теплые дни. Шли дожди, но днем бывает очень славно. Пишу Вам на крылечке, в Ваших тапочках, таких тепленьких и мягких. Они пришли как спасение – я дошла до безысходности, здесь никто ничего не может мне найти. Хоть шаром покати.

Мы с Журушкой по-прежнему дружим, и он с упоением проживает в саду осенние дни. Посылаю Вам несколько стихотворений, написанных недавно.

Очень прошу Вас передать самые сердечные приветы Надежде Ивановне[156], перед которой я в долгу. Много ей здоровья, сил и удач. Я видела ее как-то по телевизору, когда она показывала квартиру Марины Ивановны. Лихачев сказал, что он прямо влюбился в Надежду Ивановну. И я тоже. Надеюсь, что что-то конкретное делается.

Когда увидите Ирму Викторовну, передайте ей, что я ее очень люблю, считаю ее блистательной умницей и лучшей ведуньей души и творчества Марины. О многом бы хотела поговорить и размечталась о встрече с ней.

Журушка как-то заболел, я испугалась и затосковала невероятно. Ему я и обратила мою мольбу: