Шахматный пасьянс

Вот насчет сосудов БеЛ, не участвовавший в высоконаучных спорах, был полностью согласен. Особенно насчет того, что женщина, хотя и имеет некоторую толику души, есть сосуд зла — и вот в этом-то Белая Ладья был убежден со всей очевидность, поскольку видел, какими глазами смотрит ЧеКа… смотрит… смотрит на этого… этого… Бубновый Король очень не нравился БеЛу.

БеЛ не был расистом и даже любил чёрных, но эти карты понаехали чёрт знает откуда, вломились в их тихую заводь сквозь порталы мироздания и прямо-таки заполонили и без того перенаселенную шахматную доску.

Он как-то схватил ЧеКу за рукав, и, развернув к себе, процедил угрожающе:

— Ты, милая, ставя все на одну карту, рассмотри хорошенько обе ее стороны…

ЧеКа с достоинством освободила платье и ничего не ответила.

Белая Ладья затаил чёрную думу.

Увы, если уж миры могут столкнуться, нарушив все законы Универсума, то что мешает любовному треугольнику не подчиняться элементарным законам геометрии? Все углы в нем могут быть тупыми — и БеЛ конкретно тупил, не в силах придумать достойную месть.

ЧеКа и Король Бубен тоже не являли собой в тот момент примеры быстроты ума. Но это была та прекрасная божественная глупость, которая рождается у мужчины при взгляде на женщину, а женщине — на мужчину. Им было простительно, БеЛу — нет. Ибо стрелы ревности — стрелы огненные, и могут расплавить даже огнеупорное стекло шахматной тверди.

И надо сказать, что Белая Ладья нашёл себе сторонников. На этом свете были по крайней мере четыре дамы, которые имели свой козырный интерес на Бубнового Короля. И им очень хотелось отправить проклятую соперницу вниз, туда, откуда пока ещё никто не возвращался. И, опасаясь ввергнуть Короля Бубен в черную меланхолию и вобудить в нём ненависть к собственным персонам, эти добропорядочные дамы реши действовать пускай недобродетельно, но хотя бы осмотрительно.

Проще говоря, чтобы никто не заподозрил.

Очень им хотелось, чтобы пасьянс для этой черномазой не сложился. Чем она мила Бубновому Королю? Небожительницы, сошедшие на шахматную твердь с книжной полки, были возмущенны выбором Париса. К счастью, здесь хватало коней и ослов, но, право дело, что ж он в ней нашёл?! Шушукаясь, дамы обсуждали вопиющие недостатки противницы, ибо только женщины могут быть лучшими судьями женщин, а ещё их палачами.

О матрице и военном искусстве

Можно бесконечно глазеть друг на друга издали, вздыхать и не решаться подойти — но не следует делать это слишком уж долго, потому что никогда не знаешь, в какое время живешь: все еще послевоенное или уже предвоенное.

Все началось того, что кто-то из жеребцов неудачно пошутил: «А вот пришелец, пешка-деревяшка, рассказывал о мире, где шахматы и карты живут в матрице компьютерного гения! А вы не думали снять своё кочевье и идти раскладывать косынку куда-нибудь в те края?», и обидно заржал. Карты посоветовались и выразили ноту протеста на такое предложения, и эта нота в своей цензурной части сводилась к тому, что матрица — неплохая резервация для «глюпый туземный фигур».

— Давайте согласимся иметь разногласия! — предложила ЧеКа, в ужасе глядя на то, как рушится мир и откладывается братское объятие цивилизаций.

Но БеЛ, подкинувший гениальную шутку туповатому жеребцу, которого не без оснований многие считали ослом, уже потирал руки. Дамы, имеющие в деле прямой козырный интерес, ему подмигивали.

Дискуссия о взаимопонимании плавно перетекала в бедлам.

— А ещё у них офицеры хамло! — заорала Дама Червей. — На балу все ноги оттоптали!

Кто-то из молодых вальтов предложил стреляться.

— Себе в лоб! — рекомендовал толстокожий слон.

— Быдло! — завопил пьяный Туз, метивший в секунданты. — Порву!

— Не надорвись, Тузик, — обмахнулась веером Белая Королева.

— И это вы называете землёй обетованной? — кривилась мелкопузая Семёрка Треф.

— На шестьдесят четыре клетки слишком много идиотов… — цедил джокер.

— Тридцать два и тридцать два — пара джокеров точно лишняя, — прямолинейно парировал ЧеЛ.

— А ещё у них одна баба на полдоски… — шептались благородные дамы, что обыкновенно лежали то на вальтах, то под королями. — Извращенцы… Какая аморальность…

— Я не разделяю ваших убеждений, но я отдам жизнь за то, чтобы вы могли их высказать, — с непривычной для её положения толерантностью пыталась утихомирить всё это благородное собрание ЧеКа.

— Вот и отдашь, — процедил кто-то из Пик.

Поскольку терпимость — малоприятное подозрение, что другие в конце концов могут быть правы, после первых переходов на личности пути назад не было — Рубикон таких вольностей с собой не позволяет.

За экватором, среди белых, началось брожение. Чёрных обвиняли в потакании нацменам, продажной политике и имперских амбициях. Однако, что интересно, сами чёрные в большинстве своем сочувственно отнеслись к идее вытолкать в шею головоногих.

— Мир — прекрасное место. За него стоит бороться! — доказывали общественные мыслители, призывая к крестовому походу.

БеЛ сочинял патриотические песни, призывая к реконкисте. ЧеКа в роли Химены его устраивала.