Шахматы без пощады

Мы познакомились (как, впрочем, и разошлись!) при странном стечении обстоятельств. 19-летний кандидат в мастера, я впервые участвовал в соревнованиях для взрослых. Это был чемпионат Ленинграда 1950 года. Очередную партию мне предстояло играть с Фурманом — опытным мастером, кстати, на 9 лет старше меня. Я проспал и слишком поздно отправился на игру. Не доверяя трамваю, я бежал большую часть пути до клуба, километра полтора. С опозданием на 20 минут, запыхавшись, я примчался в клуб, сел за доску и быстренько сделал (я играл черными) первые ходы.

После 10 хода у молодого шахматиста хватило здравого смысла понять, что на выигрыш в этом положении ему претендовать рановато. В отличие от его умудренного опытом противника: продумав здесь более получаса, он оставил коня под боем и сыграл, помнится, 11.0-0-0. Я забрал коня и без хлопот довел партию до победы. Она продолжалась 27 ходов. К сожалению, ее текст не сохранился.

Очевидно, эта партия с ее мутящими разум ассоциациями надолго запомнилась Фурману. Наши встречи в дальнейшем были наполнены ожесточенной, кровопролитной борьбой. Сейчас, когда я пишу это эссе, мне кажется, что Фурман — человек на редкость молчаливый, интроверт, но, как я заметил, обидчивый и с тягой к мщению! — находился под впечатлением, под мрачным впечатлением от этой партии десятки последующих лет…

Однако как сильнейшие шахматисты Ленинграда, профессионалы, занимающиеся общим делом, мы сблизились, часто анализировали вместе, вели иногда теплые, я бы сказал — дружеские беседы. На протяжении многих лет Фурман сотрудничал главным образом со мной, я рассматривал его как своего человека. Моя жена Белла была дружна с женой Фурмана Аллой, мой сын хорошо знал сына Фурмана. Получается, что мы, вроде, дружили семьями…

Мое следующее яркое воспоминание, связанное с Фурманом, относится к 1954 году. На международном турнире в Бухаресте участвовали четверо советских — Р. Нежметдинов, Р. Холмов, С. Фурман и я. Весь турнир я боролся с Нежметдиновым за первое место. Мы на несколько очков обошли всех остальных и перед последним туром стояли рядышком. Мне предстояло играть белыми с О’Келли, ему — черными с Фурманом. Перед игрой Фурман был настроен по-боевому, к тому же и я его науськивал, просил играть как следует. Я сделал быструю ничью, а Фурман отложил свою партию с некоторым преимуществом. Глубокой ночью мы анализировали вдвоем отложенную позицию. Человек физически сильный, Фурман в ту ночь едва выдерживал огромное умственное и нервное напряжение; во время анализа у него носом пошла кровь. Спать он в ту ночь так и не пошел, а наутро партию выиграл. Принес мне таким образом победу в моем первом в жизни международном турнире. В моих глазах, учитывая все детали, представляя себе, сколько сил Фурман затратил, его достижение выглядело как спортивный подвиг. И сейчас мне кажется, что одна тысяча лей из 12 000, полученных мною как первый приз — то, чем я отблагодарил Фурмана за его вклад в мою победу — это было не слишком много…

Как бы то ни было, эпизод в Бухаресте укрепил наши взаимоотношения. Нам часто приходилось участвовать в одних и тех же соревнованиях, нередко — играть за одну и ту же команду. Естественно, мы часто встречались за доской в общем анализе. Но мне не приходило в голову пригласить Фурмана помогать во время важного соревнования. В 1960 году во время чемпионата СССР мне помогал В. Чеховер, во время чемпионата 1965 года в Киеве моим помощником был В. Шияновский, на межзональный в Тунисе в 1967 году со мной поехал Е. Васюков, он же помогал мне накануне турнира претендентов на Кюрасао в 1962 году. Неоднократно в 60-е годы я устраивал тренировочные сборы с В. Осносом. Только когда вышел на серьезные матчи претендентов в 1968-м году — тут мне захотелось ввести в бой «тяжелую артиллерию». Я стал готовиться с Фурманом и взял его как помощника на матч с С. Решевским в Амстердам.