Шахматы без пощады

Кстати, наши разговоры шли по-английски. Как я это всегда представлял, you в английском языке — это уважительная форма обращения, как Вы по-русски, Sie по-немецки или usted по-испански. Тем не менее, разговаривал он со мной таким, я бы сказал, небрежным тоном, что следовало понимать: ты, du, tu… Своеобразный человек Доннер. Как-то остроумно высказался про него Бент Ларсен: «Доннеру следовало быть героем- жертвой в романе Агаты Кристи — в заключительной сцене все без исключения присутствующие имели бы мотив расправиться с ним».

1976 год. Я бежал, прячусь от советских ищеек в доме Вальтера Моя в Вестзаане. Кто бы ни пытался к нам зайти — мы не впускаем. Но вот знакомая физиономия. Доннер! Откуда он узнал, где я нахожусь? Видимо, как раньше Берри Витхаус, тоже от словоохотливой секретарши ФИДЕ, которой я по политической близорукости слишком доверился. Доннер вошел. Мы ведем с ним более-менее непринужденную беседу. Доннер не вникает в психологические тонкости моего пребывания в подвале. Он рубит с плеча: «Вот, ты попросил политического убежища в Голландии. А знаешь, у каждой страны есть свои проблемы. Помнишь, в 1966-м году был крупный международный турнир в Штатах, я там играл. Тогда я считал, что Голландия — полицейская страна, и собирался попросить политического убежища в Америке!» Мне было тогда не до сравнений, а сейчас я думаю: год спустя, в 1967-м он ратовал за уничтожение американцев во Вьетнаме. Да, мысль этого человека летала от одной крайности к другой…

В 1977 году, когда я выиграл четвертьфинальный матч претендентов у Петросяна, Доннер не поздравил меня. Но он сказал мне: «Ты не можешь себе представить, что бы с тобой случилось, если бы ты этот матч проиграл». Он ничего не добавил, но и так было ясно. Сколько бы я ни выигрывал матчей, советские уже начали бойкотировать меня. И чем ниже бы я опустился, тем легче было бы им меня всячески унижать…

Доннер оказался последователен в своих словах и действиях. В подтверждение сказанного им в 1977 году он после моего матча с Карповым в Багио выпустил книжку, где добросовестно переписал все околошахматное вокруг матча на Филиппинах, всю грязь, которой полила меня, беженца из СССР, советская пресса. Ему бы, западному гражданину, моему боевому соратнику — сколько турниров мы играли бок о бок! — защитить меня, жителя Голландии, от грязных потоков лжи, пущенных из Москвы! Но на такое деяние у большого, физически сильного человека Доннера не хватило силы характера. Я написал ему письмо, открытое письмо. Оно было напечатано в газете «Фолькскрант» под заголовком «21 вопрос и одно спасибо гроссмейстеру Доннеру». В письме я объяснял Доннеру, что он не имел права с расстояния 12 000 километров безапелляционно судить о матче, не имел права и переписывать советскую точку зрения. А закончил письмо огромным «спасибо!» от лица советских…

Я вспомнил еще одно высказывание Б. Ларсена о Доннере: «Все, что он рассказывал, было исключительно интересно, но все — неправда!» К сожалению, далеко не все голландцы познакомились с этим высказыванием Ларсена. Зато на склоне лет, будучи неизлечимо болен, будучи навсегда прикован к больничной койке, Доннер начал писать. И в тот год был признан лучшим голландским писателем года!

Глава 23 ГОД 1979

Сеансы одновременной игры сотни лет служат для популяризации шахмат, для демонстрации искусства ведущих мастеров и гроссмейстеров, а также как практические уроки для людей, желающих овладеть тонкостями игры. В последнем случае им теперь представляет серьезную конкуренцию компьютер. Со многих точек зрения использовать компьютер удобнее, чем быть участником сеанса гроссмейстера. Дешевле тоже. Но компьютер пока что сеансов не дает. И вообще, при игре против машины отсутствует довольно важный компонент — человеческий контакт. Рядовой шахматист начала XXI века с удовольствием садится играть против человека, обладающего высоким шахматным званием.

Вообще, гроссмейстеры не любят, когда в группу участников обычного сеанса вклиниваются несколько сильных игроков. Гроссмейстеры иногда дают сеансы мастерам, но с часами на каждой доске, чтобы и участник сеанса, и сеансер могли при случае подумать несколько минут, а то и больше над ходом. Однако у меня случались сеансы без часов, где все как один участники были высокого класса. Я никогда не был быстрым сеансером, а с годами стал еще медленнее. Запомнился сеанс в Лондоне после гастингского турнира 1975—76 года. Я встречался с юниорами. Помнится, ту школу возглавлял Леонард Барден. О том, что лондонские юноши сильны, шахматный мир узнал через десяток лет. Помню, мой сеанс продолжался 7 часов 15 минут. Помню, было 30 досок; я сделал 12 ничьих и проиграл единственную партию ребенку по имени Найджел Шорт. Партии этого сеанса не сохранились. Еще помню одну фразу, которую я сказал после сеанса: «Если человек способен получать удовольствие от тяжелого труда, то это случилось со мной сегодня!»