– Провернуть пока операцию облагораживания, что ли? – сказал, ни к кому не обращаясь. – Все равно клиентов нет.
Облагораживание заключалось в том, что в одеколон добавлялось «для смягчения» определенное количество обыкновенной воды. Название нехитрому процессу придумал в свое время Похламков, он же преподал Вальке и технологию.
Как во всякой уважающей себя мастерской у них имелся «зал ожидания» – небольшая прихожка, в которой с помощью ширмы был выгорожен закуток для Фениного хозяйства. В этом закутке они обычно и манипулировали с одеколоном. И Феня не только беспрепятственно пускала их туда, но частенько и помогала. Сейчас вдруг демонстративно загородила вход за ширму, переместившись вместе со стулом от окна.
– Не лезь сюда со своим жульничаньем, – заявила Вальке, – без тебя повернуться негде!
– Чего это с тобой сегодня? – оторопел он. – Иван Федорович, скажите ей!
Однако Похламков неожиданно для Вальки, а главное, для себя, поддержал Феню:
– Там и правда теснота, Валентин.
Валька растерянно остановился с флаконами в руках посреди комнаты.
– Что же я, на глазах у клиентов облагораживать его стану?
– Эх, Валька, Валька, – вздохнула жалостливо Феня, – тебе не одеколон – себя облагораживать в самый раз начинать.
– Знаешь что, – он шагнул к подоконнику, сгрудил на него флаконы, – знаешь, чья бы корова о благородстве мычала…
– Ну и что? Не отрицаю, принимала тебя пару раз. Но я женщина одинокая, мне мужская ласка даже по медицине полагается, а вот как ты от молодой жены ко мне?..
– Хватит! – не выдержал Похламков. – Грязь какая!
Повернулся к Вальке, кивнул на «вывесочку»:
– Сними!
– Чего вдруг помешала?
– Не вдруг. Все утро думаю. Зеленый ты еще для такого. Все мы зеленые.
– Я не лезу в ваши дела и вы…
– Не снимешь?
Шагнул к стене, с которой звали в будущее четко выписанные красные буквы. Валька метнулся к столу, схватил бритву.
– Только попробуйте!
Похламков молча сорвал дощечку, кинул к порогу. Куски стекла разлетелись со звоном в стороны. Тотчас Валька прыгнул с бритвой в руках на Похламкова, но удар по голове свалил его на пол. Был он настолько сильным, что Вальку отвезли в больницу.
Следователь выслушал повторный рассказ парикмахера, ни разу не перебив, только в конце спросил:
– Хотелось бы уточнить, чем вы его ударили?
Похламков вскинул плечи:
– Не помню. Что-то под руку попалось, я и хватил.
– А по какому месту пришелся удар?
– По голове…
– Это известно, я хочу уточнить другое: по какому именно месту на голове?
– Тоже не помню.
– У пострадавшего сильно разбит затылок…
– Да, теперь вспомнил: по затылку я его и шандарахнул.
– В связи с, этим хотелось бы уточнить: пострадавший – что, бросился на вас задом?
– Н-нет.
– Почему же удар пришелся по затылку?
– Не знаю… Может, это он упал на затылок?
– «Не помню», «Не знаю»… А как вы в таком случае объясните вот это место из свидетельских показаний вашей уборщицы: «А когда он с бритвой кинулся, я испугалась, что зарежет нашего зава, и ударила по голове помойным ведром»?
Похламков спрятал глаза.
– Видимо, так и получилось.
– Зачем же пытались запутать следствие?
– Так если по совести, главная вина-то моя, вот и…
– Понятно. Только хотелось бы уточнить такую деталь: если бы уборщица не успела нанести удара, вы сами ударили бы пострадавшего?
– Обязательно и непременно!
– В целях самообороны, естественно?
Было похоже, следователь ждал подтверждения – такое давало, как догадался бы и ребенок, возможность оправдания не столько его самого, сколько теперь уже Фени: не ударь она, все равно ударил бы Похламков. Скажи он сейчас «Да» – и следствие будет прекращено, дело закрыто.
Следователь ждал от него «Да», по именно в теперешней ситуации после всего, что произошло, Похламков не мог позволить себе солгать. Даже во спасение.
– Так я пишу: в целях самообороны, – склонился -следователь над листом.
– Нет, нет, – возразил Похламков, – я его, стервеца, без всякой самообороны в тот момент вздул бы! Непременно!
Следователь поглядел на него внимательно.
– То есть?
– Понимаете, дурь над парнишкой верх взяла.
– Хотелось бы уточнить, что имеете в виду, какую конкретно дурь?
– Нечестность всяческую и хамство.
– Насчет хамства мне судить затруднительно, а что касается нечестности, то, насколько я уловил…
– Правильно уловили, я себя казню все эти дни, если надо – и по суду ответ готов держать.
– Н-да…
Следователь повертел в руках листы с показаниями Похламкова.
– Н-да… Вот ознакомьтесь и, если верно изложено, подпишите. Каждый лист.
Вышел из комнаты.
Похламков прочитал все до конца, в конце задержался, вернулся вспять, перечитал снова:
«Вопрос»: «В целях самообороны?» Ответ: «Да».
Похламков подумал вслух:
– А с виду – сухарь сухарем. Как это он: давай, говорит, ab origine.
Занес перо, чтобы изобразить свою привычную витиеватую подпись, но вдруг, представив ее здесь, на этих строгих листах, чего-то устыдился и с ученической старательностью начал выводить: Пох-лам-ков.
…На крыльце прокуратуры поджидала Феня.
– Как там?
– Вроде бы обошлось.
И спросил в свою очередь:
– Была?
– Допустили в палату. Веселый уже. Мне, говорит, теперь поправиться – раз и два!