Шахматы из слоновой кости

…Через две недели Григорий Барбашин снова был на стане, по-прежнему ругался с трактористами, ремонтировал тракторы и пел по вечерам солдатские песни: ведь еще года не прошло, как он демобилизовался из армии.

МЫ ПРИЕХАЛИ В СОВХОЗ…

Поезд наш прибыл в Челгаши ранним утром – еще пяти не было.

– Надо же, – сказал Илья Михайлович, когда мы вышли из вагона, – почет какой: сам начальник станции нас встречает.

На перроне, в разбавленном рассветом полумраке, видны были фигуры двух железнодорожников.

– Тот, что пониже ростом, – дежурный, а вот этот – сам Селецкий и есть.

Селецкий тоже узнал Позамантира, подошел к нам. Илья Михайлович представил начальнику станции меня, потом спросил:

– Чего же вам не спится, Владимир Андреевич?

– Да жена легла в больницу на исследование желудка, так у меня теперь аврал.

Пользуясь тем, что внимание Селецкого было обращено на моего спутника, я довольно откровенно разглядывал этого человека, пытаясь согласовать в своем представлении его внешность с теми поступками, о которых мне рассказал Позамантир. Но ничего героического я не обнаружил: большелобое лицо с добрыми губами, спокойные и тоже добрые глаза, мягкая, чуть грустноватая улыбка.

– Что же это за аврал такой? – спросил Илья Михайлович.

Селецкий показал большие руки, повернул их ладонями вверх, растопырил пальцы. В глазах его было искреннее недоумение.

– Все умею делать, а вот с коровой едва справился: больше часа доил, да так и не додоил.

Нет, никакой он не герой…

Илья Михайлович заговорил с Селецким об автобусе. Начальник станции подтвердил, что автобус между станцией и совхозом совершает, как и раньше, регулярные рейсы, однако курсировать он начинает только с семи часов. Сейчас же можно выбирать лишь между двумя возможностями – топтобусом (так здесь именуют пешеходов) и водовозками братьев Щербаковых.

Мы пошли к водонапорной башне, подождали минут десять – едут.

Именно такими я и нарисовал в своем воображении братьев Щербаковых – коренастыми, медвежковатыми, немногословными, только вот пышных русых чубов не предугадал да лукавинки добродушной в серых глазах.

Мне выпало ехать с Федором.

– Ничего в общем-то, все уладилось,- рассказывал он дорогой, смущенно улыбаясь. – Только прежних квартир нам, конечно, не вернули, так что пока приходится тесноту терпеть.

Меня подмывало спросить, почему же все-таки потянуло их из Воронежа обратно на целину. Федор сам заговорил об этом.

– Домишки мы там хорошие себе справили, хозяйством обзавелись, а только чувствуем – не то: и воздух вроде не тот, и работа не по нам, и нет какого-то такого особого понятия в духе, что ты – на стрежне… В общем, если одним словом сказать, затосковали.

Мне вспомнилось письмо председателя месткома – одно слово из этого письма: «сбежали».

– А что, разве нельзя было по-хорошему уйти? – спросил я.

– Так ведь не отпускали же, расчет отказались давать. Нечего, говорят, прыгать из конца в конец по стране. Может, оно и правильно, если разобраться, а только с кем ошибок не случается, не просто ведь прыгали – на жизнь определялись.

Я попросил остановиться возле конторы совхоза. Федор поглядел на часы.

– Шестой час? Застанете директора.

– В такую рань он уже на ногах?

– Еще на ногах: всю ночь ездит по полям, к пяти приезжает в контору, до шести разбирает почту, а потом идет спать до девяти-десяти.

Мы и впрямь застали Франка в кабинете. Он оказался плотным человеком среднего роста, на вид ему можно было дать лет сорок пять – сорок восемь. На нем – коричневая вельветовая куртка с глухим воротом, на груди – золотая зведочка Героя. Лицо властное, крупное, с массивным подбородком, массивным носом, массивными очками на нем, за стеклами очков – открытые карие глаза.

– С Ильей Михайловичем в поезде ехали? Ну, в таком случае вы о нашем совхозе уже больше знаете, чем я сам.

Тем не менее он тут же начал рассказывать – увлеченно, ярко – о бригаде Сергея Крамара, о бригаде, которая при равных условиях обставляет по урожайности остальные двенадцать бригад в среднем на три-четыре центнера зерна с гектара.

– Причина? Уровень агротехники, уровень культуры земледелия. Хотите посмотреть на Крамара? Я как раз туда собираюсь.

В кабинет вошел высоченный дядя в болотных сапогах с отвернутыми голенищами, в огромных галифе, пошитых из такого же коричневого вельвета, что и куртка на директоре совхоза.

– Машина готова, Степан Семенович? – спросил Франк, поднимаясь из-за стола.

Я понял, что это Россохин.

– Как будто был случай, когда у меня не была готова машина, – пробурчал он.

Мы вышли на улицу. На краю степи вылезало прямо из земли солнце. Вслед за ним, сквозь дыру, которую оно прожгло в земле, рвался на волю ветер – горячий, нетерпеливый. Он нес с собой совершенно необычный бражный дух,

Франк заметил, что я принюхиваюсь, бросил на ходу:

– Силос. Ямы вскрыли…