Шахта

День прошел на подъеме. Вызванный на разнос к начальству, он сумел обратить провальную ситуацию в свою пользу, на ходу сымпровизировав план ремонта насосов, не требующий остановки добычи, и притом быстрый. Слепко разгрыз надвое карандаш и дружески хлопнул Андрея по плечу, а Зощенко долго прочувствованно жал ему руку, бормоча при этом что-то вроде:

– Растете, растете, молодой человек…

До вечера он совсем не вспоминал о том, что произошло ночью, хотя некое самодовольство постоянно присутствовало где-то на заднем плане. Но когда ночью, в постели, он привычно начал копаться в своих ощущениях, выяснилось, что он испытывал к ней только жалость, раздражение, отчасти, даже страх, наконец, грубое плотское вожделение. Совершенно непонятно было, как он вообще мог надеяться найти что-то в этой, по существу, низкой женщине, абсолютно не совместимой с ним в духовном плане. Невообразимо постыдные картины прошедшей ночи копошились в его мозгу. В этих отвратительных сценах он выглядел как ободранный цыпленок в лапах у жирной кошки, непереносимо жалким. Он теперь ясно понимал, что вначале мерзко опозорился перед ней, почти как описался.

В обычных его «любовных» мечтаниях всегда хватало задушевных разговоров и обязательно присутствовал какой-нибудь подвиг. Например, он спасал «ее» из лап бандитов. «Она» благодарно смотрела на него снизу вверх огромными, сияющими, немигающими глазами, далее следовал нежный поцелуй, а потом – затемнение, как в кино. «Гадко! До чего же гадко! Кроме того, она гораздо старше меня! Чего доброго воображает, что я на ней женюсь!» Он стал сравнивать ее с другими знакомыми девушками, и по всему выходило, что он просто идиот. Особенно его теперь привлекала Зоя, а при одной мысли о Белле в груди так теснилось, что он сразу же отступился, решив, что «это, пожалуй, уже чересчур, хотя, с другой стороны, она, похоже, умна и…» К тому белобрысому прыщавому хорьку он испытывал теперь острую неприязнь. Мысленно перескочив на Левицкую, тоже белобрысую и прыщавую, он подумал, что «в этой, по крайней мере, чувствуется порода, и было бы довольно-таки… По крайней мере, в культурном отношении мы с ней принадлежим к одному общественному слою…»

На шахте его встретил букет рутинных заморочек, орали раздраженные с похмелья механики, непрерывно дребезжал телефон. Торопливо, все время ломая грифель, Шевцов принялся составлять график ремонта злополучных насосов, который, оказывается, еще вчера обещал передать Зощенко. Вновь зазвонил телефон, он неохотно поднес трубку к уху:

– Алло?

– Андрюшечка, почему ты вчера вечером не пришел, я тебя ждала, испекла пирог, как ты любишь… – ее голос был напряженным, пропитанным слезами.

– Не мог.

– Не мог? Не мог даже позвонить?

– Было много дел, и вообще… Извините, я и сейчас не могу с вами разговаривать, у меня тут люди сидят, – соврал он.

Она дала отбой. Андрей облегченно перевел дух, но аппарат почти сразу затрезвонил снова.

– Ты… вы… – она громко плакала в трубку, – ты мне вчера говорил… скажи, что произошло, я не понимаю… может, я сказала что-то? Может быть…

– Успокойтесь! Успокойтесь, пожалуйста! – он в ужасе представил, как она там сидит в приемной управляющего трестом и при всем народе ревет в голос. – Успокойтесь! Ничего такого не произошло. Ничего вы не сказали! Просто… Поймите, мы с вами совершенно разные люди, и вообще… На шахте у нас аврал, и, кстати, у вас в тресте тоже дела обстоят сами знаете как.

– И давно ты это понял, Андрюшечка? Что люди мы разные?

– Ну, не знаю, по крайней мере…

– По крайней мере, сразу, после того, как…

Он втянул голову в плечи.

– Товарищ Шевцов, приходите завтра в парк за Домом культуры, я вас там ждать буду. В семь часов сможете?

– Ну…

– Так вы сможете быть к семи?

Судя по голосу, она вот-вот могла сорваться.

– Хорошо, буду в семь.

Весь остаток дня он потратил на сочинение вариантов предстоящего разговора. Его мысленные монологи были чрезвычайно убедительны, настолько убедительны, что воображаемая Лариса безмолвно со всем соглашалась и бесследно исчезала. На следующий день он все пытался как-то собраться, но волнение подспудно росло, временами его даже мутило. Он ее желал все сильнее, все мучительнее и притом боялся, почти ненавидел. Добравшись на попутке до города, он почти бегом направился к парку. Темнело. Лариса была уже там, но не намазанная, расфуфыренная и вульгарная, как он теперь ее себе рисовал, а беззащитная, грустная и осунувшаяся. К огромному его облегчению, она встретила его спокойно. Кивком предложила пройтись вдоль аллеи. Шли молча, долго. Не вынеся этой тишины и не решаясь даже взглянуть на нее, он понес всякую чушь о своих делах на шахте, об Иванове, который опять подвел его, а сделать с ним ничего нельзя было, о том, что они уже почти закончили модернизацию транспорта, а когда закончат, производительность вырастет на сорок процентов или, в худшем случае, на двадцать пять. Андрей уже готов был перейти к международному положению, когда она, потянув за рукав, усадила его на сырую, облупленную скамью.