Шахта

– Вы знаете, я так счастлива, так счастлива, что попала к такому знаменитому специалисту, самому лучшему в СССР и даже во всем мире, потому что наша медицина самая лучшая, ведь правда же? Вы, говорит, дорогая моя Антонина Ивановна, только не беспокойтесь. А я, говорит, вам обещаю, что все, что для вас потребуется, обязательно сделаю. Потому что случай ваш трудный, но, – на этом месте она всегда поднимала палец, – интересный. Сами, говорит, понимаете, раз уж вы ко мне попали, я, хочешь не хочешь, а просто обязан вас вылечить. Так прямо и сказал: «просто обязан»! Да, да, да, вы знаете, попасть к такому светилу – это не шутка!

Рассказывая это, Цокотуха так и сияла, так и лучилась счастьем. На самом деле осматривала ее молоденькая ассистентка, а академик в это время сидел, отвернувшись, в сторонке и пил чай, а потом проворчал:

– Мда-а, запустили вы свои глазенки, сильно запустили! Стыдно, голубушка! Мы, конечно, попытаемся, что-нибудь сделать, но вы сами должны понимать…

В течение всего срока своего пребывания на бюллетене Цокотуха ежедневно наведывалась в трест. Она просто не могла усидеть дома, когда ее переполняли свежие еще впечатления о чудесной поездке. Не говоря уже о новостях, услышанных по радио, от соседок по дому и в очередях. Она всем демонстрировала свои замечательные очки-бинокли. Это черное металлическое устройство со множеством каких-то винтов и хромированных деталей выглядело довольно устрашающе и надевалось на голову очень сложным способом. Антонина Ивановна хвасталась, как прекрасно она через него видит:

– Вы не поверите, я просто прозреваю, – разливалась она, – да, да, да, именно прозреваю!

Непонятно было, как она рассчитывала в нем работать. Все та же хамоватая Ася как-то нацепила его на свою нечесаную башку и объявила во всеуслышание:

– Антонина Ивановна, голубушка, да ведь через эту штуку вообще ничего не видать!

Действительно, когда Цокотуха при большом стечении народа надела устройство и попробовала в нем печатать, у нее ничегошеньки не получилось. Сквозь диковинные окуляры можно было разглядеть только малюсенький кусочек текста, буквально несколько букв, и всё. Чтобы читать, нужно было водить головой над каждой строчкой, при том, что аппарат был очень тяжелым. И хотя она сказала, что «ничего страшного, просто надо немножко привыкнуть», работать машинисткой она больше не смогла. Рубакин, узнав об этом, обрадовался и хотел тут же ее уволить, но, к несказанному его удивлению, местком показал вдруг зубы. Пришлось пока перевести «проклятую сплетницу» в курьерши. Зарплата Антонины Ивановны сильно уменьшилась, и они с дочкой окончательно начали голодать. Но ее жизнерадостное цокотанье, как и прежде, разносилось с утра до вечера по всем трестовским углам и закоулкам.

– Уж я так рада, так рада, – щебетала она, – я теперь все время в движении, на воздухе, это так полезно для сердца, так полезно, вы видите, я даже немножко похудела, и зрение наконец-то начало улучшаться!»

К осени ей пришлось обзавестись палочкой, передвигалась она теперь совсем медленно, шаркающей походкой, как слепая. Да она и была уже, по существу, слепой. Лидушка бросила школу и устроилась работать на завод, выпускавший боеприпасы. Но все равно лицо Антонины Ивановны сияло, как и прежде, разве что стало менее подвижным, и она реже смеялась вслух, а больше улыбалась.

– Теперь-то у нас все наладилось, совсем другое дело, – повествовала она трестовским кумушкам. – Мы с Лидушкой обе работаем и зарабатываем очень прилично: она – триста, и я – почти двести, так что живем мы с ней замечательно, просто замечательно! А школу Лидушка закончит заочно, вы не представляете, какая она у меня способная, просто ужас! Да и не нужно ей это вовсе, ведь правда? Грамотная, и ладно, там, глядишь, замуж выскочит, оглянуться не успеешь, пойдут детки, ведь правда? Как нам всем тогда будет хорошо!

Вскоре с должности курьера ее тоже уволили и окончательно перевели на инвалидность. Пенсию назначили – сто двадцать рублей. Забота о прокормлении семьи почти целиком легла на худенькие Лидушкины плечики.

– Вы знаете, – делилась в очереди Цокотуха с какой-то незнакомой казашкой, – я так счастлива, так счастлива, что и выразить не могу! Ведь Лидушка моя получила рабочий разряд! Только представьте себе, а ведь она совсем еще ребенок! Начальник цеха о ней самого высокого мнения, замечательно отзывается. Она скоро большие премии получать начнет, вот увидите! Ей немножечко рано вставать приходится, завод ведь неблизко, вы подумайте! И на сверхурочные часто оставляют. Но это – ничего, я сама могу с хозяйством управляться. Вот, говорят, писатель Островский – он совсем слепой был и при этом прекрасные романы писал, а мне по хозяйству-то грех не управиться, ведь правда? – говоря это, она смеялась и размахивала руками, не подозревая, что очередь ее прошла, а молчаливая слушательница давно получила свою буханку и убралась.