Шахта

Как-то, уже зимой, бывшие сослуживицы собрались ее навестить. С огромным трудом разыскали они ее промерзшую комнатушку. Она лежала в темноте, на нечистой постели, укрытая тряпьем, но, услышав, что кто-то входит, встрепенулась и села.

– Кто это? Гулечка, вы? Кто? Асенька? Вера Федоровна? Как это замечательно, что вы зашли, я и сама давно собиралась к вам заглянуть, да как-то все не получалось. Асенька, там где-то лампа у меня, в ней керосину немножечко оставалось. Вы не стесняйтесь, зажгите ее. Да, да, да, никаких разговоров, зачем же вам в темноте сидеть? Зажгли? Ну и прекрасно, я же говорила, что в ней керосин есть еще, ведь правда? Вот только у меня один всего табурет, но ничего, Асенька, вы уж, по-свойски, садитесь прямо на кровать, вот сюда, на краешек. Ну рассказывайте скорее, как там у нас дела? Я ведь ничего, ну совершенно ничегошеньки не знаю! Как здоровье Федота Антипыча? Я так ему благодарна, так благодарна! Он столько всего для меня сделал! Я каждый раз даже немножко плачу, когда вспоминаю, сколько вы все для меня сделали! А Федот Антипыч такой замечательный человек, ведь правда?

– А сами-то вы как, Антонина Ивановна?

– Я? Прекрасно, совершенно прекрасно! Отдыхаю вот, лежу, вспоминаю… Немножко только ноги побаливают, но это пустяки, скоро весна, будет тепло, и все пройдет. А сейчас мне и не нужно. Зачем? На улице холодно, мороз. Я и по комнате походить могу. Я привыкла уже не видеть и замечательно со всем справляюсь. Хожу совершенно, просто совершенно свободно, как зрячая, а на той неделе было солнышко, и знаете, луч упал прямо мне на лицо, и я его увидела! Да, да, да, увидела! Вы не поверите! Я так рада была, так рада! Вот лежу теперь и вспоминаю, такой ласковый свет и тепло. Скоро весна. Я сама в булочную ходить стану. Ничего, милые, я еще совершенно замечательно могу ходить!

Чтобы показать, как замечательно она может ходить, Антонина Ивановна сползла с кровати и, качаясь, тяжело зашлепала распухшими ступнями по полу, вытянув перед собой худые как щепки руки.

– Вы видите, видите? Прекрасно могу ходить, и в булочную пойду, вот только солнышко немножко пригреет.

И она заливисто засмеялась совершенно прежним своим смехом.

Глава 21. «Победа»

Проектировщика Глушкова премировали наручными часами марки «Победа». Часы отличались замечательной точностью хода, имели современную, обтекаемую форму и металлический браслет. На корпусе была каллиграфически выгравирована надпись: «Тов. Глушкову П. И. в связи с производств. успехами от Дирекции ГПИ “Шахтопроект”».

У Глушкова было природное чувство времени, и просыпался он ровно без четверти семь безо всякого будильника. Первым делом он с удовольствием вспоминал о них, лежавших рядом, на этажерке. Еще не раскрывая глаз, тянулся со своего продавленного дивана, нащупывал эту прохладную, изящную вещь, подносил к уху и прислушивался к нежному тиканью, а потом, уже разлепив веки, смотрел на стрелки. Налюбовавшись, он осторожно, затаив дыхание, крутил пипочку своими загрубелыми пальцами, заводя пружину, но не до отказа, чтобы ненароком не испортить деликатный механизм. После чего аккуратно клал часы на место, чтобы надеть их уже перед самым выходом из дому.

Весь день, стоя за кульманом, скучая на каком-нибудь, собрании, а если это был выходной, то пребывая дома, или в кинотеатре, или еще где-нибудь, он постоянно помнил о своих часах, прислушивался к ощущению их легкой тяжести на запястье и время от времени безо всякого специального повода поднимал левую руку, чтобы круглый черный циферблат в тонком серебристом ободке показался из-под манжета. Старший проектировщик Бубликов, работавший с ним бок о бок, заприметил эту его страстишку и частенько, как бы в шутку, спрашивал:

– Ну чего, Пашка, сколько там набежало на твоих золотых?

Глушков на подобные подковырки не обижался, а напротив, как бы не замечая их, охотно сообщал точное время. Потому что, хотя часы были не золотые, и даже не позолоченные, они ему все равно очень нравились.