Шаль

— Не в этом дело. Проблема в другом. Когда я был бедным студентом, Мишка помогал мне. Как состоятельный человек по тем временам. А потом грянул 98-й год… Кому тогда нужна была живопись? Мишка прогорел, сдулся, стал торговать картинами в рядах около Крымского моста. Знаете это место?

— Да-да.

— Ну вот. Еду я однажды мимо и вижу его. Вижу и понимаю — худо ему. А мы тогда как-то потеряли друг друга из виду, давно не общались. Меня совсем дела закружили… Я и не знал, что он в таком положении. И вот через охранника я стал время от времени покупать у него картины за бешеные деньги. Естественно, они с женой решили, что все — «пруха» пошла. Нашли, мол, иностранца, ценителя, мешок с деньгами…

А тут и я появился, позвонил, захотел возобновить общение. Но про картины ничего им не сказал… Решили они купить квартиру, прежняя у них совсем плохонькая была, а недостающие сорок тысяч «зеленых» заняли у… меня. Вот тут я и остыл… Все посчитал, прикинул и понял, что покупать у него картины я больше не могу. Карман-то один. И вот теперь… Мишка, конечно, долг отдать не может, злится, нервничает. Лариска, жена его, почему-то меня ругает, прямо ненавидит. Хотя ничего не знает. Деньги — бог с ними, я уже распростился с этими деньгами. Мало ли я трачу на благотворительность разную?! Но друзья все-таки… Мишка еще и попивать начал. Лариса по колдунам да экстрасенсам ходит. А я не могу им сказать правду, и все тут. Напасть какая-то. Трушу, что ли? Посоветуйте, что делать?

— Господи, да разве это беда? Глупости. Вы ввели в заблуждение друзей. Нельзя давать деньги ни за что. Откройтесь им, и пусть не спеша отработают долг. Им нужна удочка, а не рыба… Помните, как в притче? И чем быстрее вы это сделаете, тем будет лучше. Дайте им удочку.

Зоя Павловна говорила кратко, без морализаторства и лишних ахов. Степанков не пожалел о встрече. Она была интересной собеседницей, и от нее исходила какая-то основательность, прочность, несуетность. То, что было и в его родных — в дедушке с бабушкой, в маме.

Однако, слушая Зою Павловну, Степанков все больше и больше убеждался, насколько разными были их семьи, весь уклад жизни. Ее бабушка дружила с женой Горького, мать училась живописи у известных художников. Коренные москвичи, профессора, ученые, члены правительства. О своей личной жизни она рассказывала мало. Вскользь сказала о своем первом, поспешном и скоротечном замужестве, упомянула брата, занимающего или занимавшего, Степанков не понял, какой-то важный чиновный пост. Она не была запугана сталинскими временами. «Вот моя свекровь, — говорила она, — до последних своих дней вздрагивала и оглядывалась при упоминании имени Сталина». После перестройки ивановские краеведы прислали ее мужу архивные документы. В них говорилось, что семья Овсянниковых принадлежит к не очень старому, но все-таки дворянскому роду. И родители мужа это знали, но молчали, детям не говорили. Они попросту затаились. Им это помогло пережить 37-й год. Зоя Павловна с мужем поначалу преподавали. После она работала журналисткой в вечерней газете, писала очерки. В штате была недолго, до рождения сына. Потом, чтобы не уходить из дома на целый день, не разлучаться с ребенком, давала частные уроки или писала в ту же газету. «Мы, наверное, правильно выбирали себе учеников», — смеясь, говорила Зоя Павловна. Муж преподавал в разных институтах, сначала в пищевом, потом в металлургическом, потом в торговом. Иногда он читал одновременно во всех этих вузах. Таким образом у них образовались связи во всех сферах в Москве. Когда Арсений немного подрос, Зоя Павловна устроилась в бюро переводов, к тому времени она очень неплохо овладела английским. Ее связи помогли и Миле находить работу.

На сына Арсения потратили много сил. Он был «домашним» ребенком, не знал детского садика, воспитывался мамой и бабушкой, которые выучили его еще до школы английскому. Французскому языку его учил дядя, брат Зои Павловны, тот самый важный чиновник. После школы, естественно, — вуз, а в перспективе — хорошая работа…