Шаль

— Ну, знаете, дорогая, — он опять навис над ней и прошептал нетрезвым голосом: — Тут никто никогда ничего не знает. А вот про наклонности я могу сказать… Был у него в жизни один эпизод, когда он решился на смерть человека, можно сказать, приговорил его. А раз, как говорится, уже переступил черту, то сами понимаете…

— Это правда?

— Я сам был свидетелем, — веско ответил Михаил.

И он стал горячо что-то шептать ей на ухо, и Мила уже не отодвигалась. Степанков появился в зале, и Михаил вернулся на прежнее место и принялся за свой коньяк, поставленный перед ним официантом.

— А мы тут с твоей подругой секретничаем о тебе, родной, — широко улыбнулся он другу.

У Милы горели щеки, ей нестерпимо хотелось плакать.

«Главное — не показать ему, что знаю, не дать слабину сейчас… А я так надеялась, мечтала, чтобы на сей раз сбылось…» Больше всего хотелось уйти без объяснения причин, просто убежать и больше никогда его не видеть. Но он и не отпустил бы ее просто так, а объясняться и устраивать сцены в ресторане — что может быть хуже. Да и, в конце концов, он ей ничего плохого не сделал, наоборот, подарил кратковременную иллюзию счастья, она благодарна ему хотя бы за это.

Мила взглянула на Степанкова. Он сиял, как начищенный пятак, что-то радостно говорил официанту. Она просто не могла сейчас ничего сказать ему.

После окончания обеда раззадорившийся Мишка звал гулять дальше, но Степанков сослался на неотложные звонки и срочные дела.

Он видел себя и Милу в другом месте.

Не сговариваясь, они поехали домой. Держась за руки, вошли в подъезд, пристально глядя друг другу в глаза, ехали в лифте. Не отпуская ее руки, он открыл дверь, захлопнул ее и тут же, в прихожей, обнял Милу так, как хотел весь день, так, что косточки действительно хрустнули. А она даже не ойкнула.

Только одна мысль билась в ее мозгу: нужно уйти, сказать и уйти. Но она не могла, что-то останавливало ее. Такой сладкий плен, самообман, хоть немножечко еще побыть в нем, хоть ненадолго отложить неотвратимый конец, продлить сладкую сказку… И, глядя в его светящееся лицо, она вдруг решила: будь что будет. Лизы дома нет, она ничем не рискует. Она позволит себе прожить хотя бы этот день так, словно ничего не было. А потом… Что потом? Настанет новая неделя, будни, они встретятся со Степанковым, она все объяснит ему и закончит этот роман. Но не сегодня. Этот день будет самым длинным и самым счастливым в ее жизни. Она, в конце концов, имеет на него право.

Она всегда знала, что не может жить без любви. И всегда была влюблена — в подругу, в мальчика из соседнего двора, в учительницу, в музыку, в какого-нибудь американского или французского актера. Еще вчера вечером она считала, что больше всех на свете любит свою дочь, и страдала, невыносимо страдала оттого, что ее бросил муж. За прошедшие сутки все так перевернулось. То, что происходит сейчас в этой квартире элитного дома на Кутузовском, нельзя назвать любовью в том смысле, в котором она это представляла прежде.

С Арсением все было не так. После стольких лет вспоминались почему-то странные малозначительные детали: как Мила увидела его, когда он вошел во двор рядом с призывным пунктом. Невысокий, улыбчивый, уверенный в себе. Шел, как-то смешно покачиваясь. Потом она поняла, что это от плоскостопия, которое он скрывал. Не могло быть у великого Арсения Овсянникова слабостей, в том числе и плоскостопия, а вот поди ж ты… Он говорил со всеми, а смотрел только на Милу.

Вспоминалась маленькая квартира бабушки Арсения, в которой они жили. Позже, когда Арсений ушел от них, Зоя Павловна разменяла свою старую квартиру, и они перебрались в Ясенево. Арсению, по иронии судьбы, а может, и по его личному умыслу, досталась квартира в соседнем подъезде этого же дома. А еще вспоминалось, как она ездила домой, собирала вещи, забирала документы из института. Учебу возобновила только через несколько лет, когда подросла Лиза.

Этой ночью они рассказывали друг другу о себе. Мила не знала, зачем говорит ему обо всем, но молчать не могла, нужно было выговориться. Откровенно и без оглядки, ничего не приукрашивая. Разве что… Один факт молодая женщина пока должна была утаивать. Она рассказывала о родителях, живущих в Муроме. Отец, бывший военный, занимался торговлей, мать ему помогала. Младший брат доставлял семье массу хлопот, и они ограничивались звонками по праздникам да редкими заездами к дочери, когда бывали по делам в Москве. Привозили домашнее варенье, соленые огурцы, помидоры, капусту. Мила хорошо помнила эти ежегодные заготовки. Банки с соленьями ставили в подвал, туда же, в закрома, засыпали картошку, морковь, свеклу, редьку. У Милы тоже имелись свои обязанности. Но она училась в музыкальной школе, и ей нельзя было портить руки. Это ее спасало. Чистить морковку в резиновых перчатках почему-то не позволялось. Вкус будет не тот, считала мама. Но все равно работы хватало. Помыть банки, просушить, составить, убрать. Купить металлические крышки. Родители хотели вовлечь ее в процесс заготовки продуктов на зиму.