Шалаш в Эдеме

Слон Родион, невесть как просочившийся в мою бедовую голову, кричал, возмущался, бил тревогу, но я затолкала его голос поглубже, раз он сам не хотел уходить, и свернула на Десятую Красноармейскую, зная уже, что сделаю все, чтобы разузнать подробнее, какое отношение этот театр имеет к пропавшему Леониду Борисовичу. По всему выходило, что именно там он успел спрятать доказательства существования затонувшего корабля с золотом. Именно это пытается выяснить Амалия, именно это Леонид Борисович хотел передать с моей помощью по телефону людям в одинаковых черных пальто. И если я сейчас позвоню им и начну все это путано излагать, они мне не поверят, потому что пару раз – с моей помощью – они уже попадали во всякие передряги. Но поймают и если не побьют, то очень круто побеседуют со мной. И неизвестно еще, какие у них возможности: может, они сдадут меня милиции, а может, сами разберутся. И то и другое – нежелательно. А вот если я самостоятельно найду спрятанные доказательства и явлюсь к ним во всеоружии, тогда мне поверят, простят проколы и согласятся помочь в спасении Леонида Борисовича.

Убедив себя, что мне просто необходимо найти эти доказательства, я убыстрила шаг.

Театр «Собеседник» располагался в симпатичном розовом особнячке с колоннами. Я подошла к главному входу, увидела точно такую же афишу пьесы Чехова «Чайка». Ну, и что это дает?

Постояв пару минут перед входом, я обошла особняк. С торца здания имелась еще одна дверь, наверное, служебный вход. Я задержалась там буквально на секунду, и вдруг дверь распахнулась, из нее выскочила невысокая коротко стриженная и очень загорелая женщина лет сорока. Она колобком подкатилась ко мне, схватила за руку и потащила внутрь, возмущенно приговаривая:

– Ну, разве можно так опаздывать? Павел Петрович просто места себе не находит! Я понимаю, вы творческая натура, но это не оправдание! Он уже два раза пил валерьянку!

– Вы меня… – Я хотела сказать, что она с кем-то меня перепутала, но тетка не позволила мне вставить ни слова.

– Не нужно оправданий! Я все понимаю, но поймите и вы! Павел Петрович – большой художник, и его нервы нужно беречь!

Она вдруг приостановилась, взглянула на меня и ахнула:

– Вам же еще нужно гримироваться! Ведь не можете вы в таком виде… эти брови – это какой-то кошмар!

Я обиделась за свои брови и снова попыталась что-то сказать в свое оправдание, но моя провожатая, которая тащила меня по коридору, как маленький верткий буксир тащит тяжелую неповоротливую баржу, опять не дала мне ничего ответить.

– Вы не представляете, как он волнуется! Этот человек… этот, я не побоюсь этого слова, святой человек и великий мастер – он сегодня с самого утра не в своей тарелке! Поэтому вы должны все сделать, чтобы не разочаровать его!

Я подумала, что мне будет довольно трудно не разочаровать этого неизвестного мне святого человека, поскольку я совершенно не представляю, чего же он от меня хочет.

Тут моя провожатая затормозила перед высокой белой дверью с табличкой «Главный режиссер», приложила палец к губам, округлила глаза и прошептала мне страшным шепотом:

– Подождите несколько секунд, я только узнаю, в каком он настроении! – И она исчезла за дверью.

Я опомнилась: что я здесь делаю? Ведь меня явно с кем-то спутали! Надо уходить отсюда, пока не разразился настоящий скандал!

Однако любопытство делало свое дело, и, прежде чем уйти, я огляделась по сторонам.

На стене передо мной висели фотографии актеров и сотрудников театра. Пару лиц я как-то видела по телевизору – в рекламе или в сериалах. Но здесь были не только артисты, но также режиссеры, театральные художники, даже гримеры и рабочие сцены…

Вдруг я увидела портрет, который показался мне знакомым. Круглое лицо, пухлые детские щечки… ну да – человек на фотографии был здорово похож на Леонида Борисовича! Только значительно моложе, и вместо круглой лысины на голове его была густая вьющаяся шевелюра.

Подпись под фотографией гласила, что я вижу главного осветителя театра М. Б. Варшавского.

Вот оно! Это – брат Леонида Борисовича! Он работает в этом театре! Так что все было не случайно – и слово «Собеседник» в записке, и чайка… ни о каком совпадении и речи быть не может!

Я воровато оглянулась на дверь главного режиссера и припустила прочь по коридору. Через десяток метров мне попалась дверь, выходящая на лестницу. Что-то говорило мне, что хозяйство осветителя должно располагаться наверху, и я устремилась вверх по лестнице со всей возможной прытью.

Поднявшись на два лестничных марша, я уткнулась в неприметную дверь. Другого пути все равно не было, и я, толкнув эту дверь, вошла в полутемный коридор.

Коридор этот был совсем не таким, как внизу, – он был узким, захламленным. Сразу чувствовалось, что я попала в мир, расположенный за кулисами, куда не допускают посторонних, не имеющих прямого отношения к театру.

Я шла вперед, с любопытством оглядываясь по сторонам.