Шаляпин

Действительно, он попросил Шаляпина немного задержаться в Нижнем и снова дать концерт в пользу строящегося Народного дома. В тогдашней обстановке подобное, благотворительное на первый взгляд, предприятие носило откровенно политический характер, так как за этим начинанием стояло имя Горького, к нему были причастны многие радикально настроенные люди из числа нижегородской интеллигенции, в частности учителя. Концерт состоялся, на нем по преимуществу была представлена демократическая публика. Любопытно, что первые ряды не были заполнены: буржуазия не желала присутствовать на концерте с «политическим душком». Окончился концерт, и началось чествование артиста.

В эти незабываемые дни Шаляпин познакомился с только что написанной Горьким пьесой «На дне», а через несколько дней присутствовал в Художественном театре, где Алексей Максимович читал ее артистам.

Осень 1902 года принесла ему новую оперную партию. 24 сентября он впервые выступил во «Вражьей силе» Серова, в роли Еремки. Никогда до того небольшая, почти эпизодическая роль не привлекала к себе особого внимания. Теперь же Еремка стал в центре произведения Серова.

Незадолго до Шаляпина на петербургской сцене партию Еремки очень выразительно исполнял выдающийся артист, один из плеяды славнейших представителей русской исполнительской школы — Ф. И. Стравинский. Зрители еще помнили Еремку — Стравинского, страшного горбуна, спившегося, темного, готового на все проныру.

Но в исполнении Стравинского явление Еремки все же было лишь ярким, колоритным эпизодом. Теперь же эта роль гигантски выросла.

Шаляпин привнес в нее некое новое начало, своеобразно сочетав Островского с… Горьким. Такое сочетание не приводило к модернизации типа, а лишь оттеняло особенность кузнеца Еремки, одного из представителей бродячей Руси, которого Шаляпин играл не в плане романтического преображения этого типа, как делалось до того, а, напротив, вскрывая то мутное и даже страшное, что так часто крылось за понятием горьковских «босяков».

В партии Еремки есть много комических частностей. Его пьяные масленичные песни, песни гуляки забубенного («Широкая масленица, ты с чем пришла») рисуют только веселого спившегося человека. Но если Стравинский не предвосхищал дальнейшего развития образа, то Шаляпин уже в этой сцене угадал того Еремку, который выявит свой подлинный характер в момент зловещего сговора. Когда в одном из эпизодов начала оперы Еремка появляется как спившийся весельчак и балагур, нищий неудачник, у Шаляпина возникают такие интонации, что делается жутко от еремкинского шутовства. Кажется, нет ничего предвещающего трагический поворот образа в песне, где слова

С пирогами, с оладьями
Да с блинами горячими —
С скоморохом, гудошником…

принадлежат как будто просто гуляке, компанейскому человеку. Но за словами песни скрывается подтекст, подсказывающий, что Еремка не так прост и примитивен. Смешны подробности сценической разработки масленичной песни с хором, но в облике веселящегося кузнеца все время неприметно проглядывает другой Еремка, который полностью раскроется позже.

И дальше, в сцене с девушками («Не велик боярин я, сяду на пол») Еремка не просто гуляка, которого сторонятся все девушки, а обозленный, ненавидящий, темный, спившийся человек, притворяющийся простачком, шутом.

Все это подводит к главной теме, раскрывающей образ, — «Ты, купец, со мною лучше не бранись, а пониже ты Еремке поклонись», — здесь все выявлено до конца, до полного обнажения. И смешное вначале начинает по-новому осмысляться зрителем, который в этой эпизодической, в сущности, роли ощущает связующее всю оперу начало. Если к этому добавить, что партия Еремки, не содержащая почти ничего от чистой кантилены, кроме масленичной песни, целиком построена на речитативе, в котором, как мы знаем, Шаляпин бесконечно силен, мы сможем себе представить, каким подлинным драматическим напряжением проникнута была эта роль.

Наряду с Варлаамом, партия Еремки как бы дает другой ракурс «бродяжного» человека — босяка, с которого сняты романтические одежды.

Встретившись с Горьким в Нижнем Новгороде, а затем видясь часто и ведя деятельную переписку с ним, Шаляпин все время как бы питается животворными соками. Пожалуй, острое ощущение современности в широком аспекте возникает именно теперь в сознании артиста. Конечно же, несомненный акцент современного прочтения драмы Островского и музыки Серова ощутим в такой трактовке Еремки артистом, который недавно был «бродячим» люмпеном, познавшим дно жизни [9].

Чуткий критик Ю. Д. Энгель писал по свежим следам премьеры «Вражьей силы»: