Шаляпин

Преувеличения в печати, неверно истолкованная информация преследовали Шаляпина и в те годы, когда, покинув Советскую Россию в 1922 году, он навсегда остался за рубежом. Этот период в его жизни и творчестве требует осторожного и вдумчивого рассмотрения. Во всяком случае, артист был гораздо дальше от активных белогвардейских кругов, чем это могло показаться в силу самого ухода в эмиграцию.

В сущности, речь идет вот о чем: каждый труд о деятелях нашей культуры миновавшей эпохи требует очень бережного и осторожного подхода к рассмотрению того, по какому руслу текла их жизнь, куда устремлялось их творчество.

Федор Иванович Шаляпин — при всем величии своей художественной натуры — личность глубоко противоречивая. И если удастся, отмечая присущие ему противоречия, раскрыть главные черты этой удивительной личности, показать, в чем сущность его творчества, можно будет считать, что долг автора перед избранной им темой в какой-то мере выполнен…

Глава I МАЛЬЧИК ИЗ СУКОННОЙ СЛОБОДЫ

Я помню себя пяти лет.

Ф. Шаляпин

Первого февраля 1873 года в Казани, в Суконной слободе, на Рыбнорядской улице, в маленьком флигеле дома Лисицина, у архивариуса уездной земской управы Ивана Яковлевича Шаляпина родился сын Федя. Теперь в Казани не сыскать ни Рыбнорядской улицы, ни дома Лисицина. Нынче улица называется Куйбышевской, а бывший дом Лисицина носит номер четырнадцатый. Сам же флигель не сохранился.

Иван Яковлевич происходил из крестьян деревни Лугуновской (Сырцевы) Вожгальского уезда Вятской губернии. Восемнадцатилетним пареньком он покинул родные места и подался на заработки в город. Был и водовозом, и дворником, и работником у станового пристава, и помощником писаря в волостном правлении. Затем стал служить в Казани в уездной земской управе. Отличался хорошим канцелярским почерком, исправно и грамотно переписывал казенные бумаги.

С деревней все было порвано. Впрочем, маленький Федя видел в доме у родителей гостя из Вятской губернии — дядю Доримедонта, брата отца. Это был малограмотный крестьянин.

Мать Феди Евдокия Михайловна, урожденная Прозорова, после рождения сына для приработка служила кормилицей, а затем всецело занялась немудреным хозяйством. К тому же стали рождаться новые дети — сын Николай и дочка Евдокия. Оба они умерли малолетками в 1882 году от скарлатины. Болел одновременно с ними и Федор, но, единственный из ребят, выжил.

Шаляпины жили очень бедно, как, впрочем, и большинство соседей. Прожили в Суконной слободе недолго и на несколько лет выехали в деревню Аметово, на дальнюю окраину Казани, за слободой. Там и прошло раннее детство будущего певца.

Его первые воспоминания посвящены скорее жизни деревенской, чем слободской. В Аметове, с его укладом, непосредственная близость города не ощущалась. С ребятами, такими же, как он, мальчик забирался в чужие огороды, крал огурцы, лазал по деревьям, бродил по окрестным оврагам, пускал самодельных змеев. Пел с ребятами песни. На Семик и на пасху молодежь водила хороводы и пела — это хорошо запомнилось.

Дома — нужда. Лучина. Женщины прядут пряжу, рассказывают друг другу и детишкам страшные, но увлекательные истории, потихоньку поют. В памяти Шаляпина сохранилось, как прекрасно, просто и задушевно пела мать и как он ей подпевал.

Песня звучала повсюду. Казалось, что окружающие не расстаются с нею ни на минуту — ни в труде, ни в отдыхе, ни в будни, ни в праздник. А так как маленький Федя жадно ловил песни, мгновенно запоминая их, и с тонкой проникновенностью выводил их своим звонким детским голоском, то его всегда просили: «Спой!»

И он пел.

Ему говорили:

— Песня, как птица, — выпусти ее, она и улетит.

Говорил это кузнец, живший по соседству на татарском дворе, старый каретник, пропахший кожей и скипидаром, скорняк, с руками, дубленными от своей работы. И ребята, с готовностью подхватывавшие, когда он запевал.

Федя душой чувствовал народную песню, всякую, печальную, исполненную тоски и заброшенности, пейзажную, поэтически воскрешавшую близкий ему облик родины, застольную — веселую и хмельную. Федя пел, не задумываясь о происхождении слов, не подозревая, что народ поет и на слова Пушкина, и на свои, неведомо кем сочиненные. Он только понимал, что народ поет на всякий случай жизни, что на все, чем жив человек, припасена им песня.

Спустя многие годы он вспоминал:

«Сидят сапожнички какие-нибудь и дуют водку. Сквернословят, лаются. И вдруг вот заходят, заходят сапожнички мои, забудут брань и драку, забудут тяжесть лютой жизни, к которой они пришиты, как дратвой… Перекидывая с плеча на плечо фуляровый платок, за отсутствием в зимнюю пору цветов заменяющий вьюн-венок, заходят и поют: