Шалим, шалим! (СИ)

Как популярный графоман,

Кумир восторженных поклонниц.

А каждый стих его — роман

Из поговорок и пословиц

Про вероломство и обман.

И, наконец, его стихи

Взломали девы неприступность.

Она промолвила: — Хи-хи!

Прости упрямую за глупость,

Я искуплю свои грехи.

А эти крымские мужи!

Они же вовсе не поэты,

А под поэтов муляжи.

Нужны мне крымские сонеты,

Как мусульманину Кижи.

Отныне ты и только ты

Читаем мной и почитаем.

Но чтобы не было беды,

Чтоб жизнь не показалась раем,

Забудь поклонниц и цветы.

Теперь он ревности лишен,

Забыл про пиво и чекушки,

А пьет, как в юности, «Крюшон»,

И пишет басни и частушки.

Ей-ей, я друга поминал.

А чтобы больно не пинали,

Скажу: — Не басню написал,

И здесь ни слова о морали.

И уж простите, коль попал.

Ода галошам

Были зимы когда-то.

А что теперь?

Лужи только снежок припорошит,

а на утро, глядишь,

снова оттепель.

Доброй памяти вспомнишь галоши.

Вот обувка была —

заглядение,

нет милее и сердцу дороже.

Подружились мы с ней —

мокротень и я,

и залогом сей дружбы — галоши.

И для взрослых они,

и для маленьких.

Отливают резиновым глянцем.

На штиблеты годятся

и валенки.

А промокнуть совсем мало шансов.

Погребла их в анналах история.

Если вспомнят, то лишь садоводы.

Там

в галошной и грядошной своре я,

Где они не выходят из моды.

Ни шнурочков на них и ни кнопочек,

нет ни дырочки для протечки.

Даже после полдюжины стопочек

Попадаю ногами прям с печки.

Много песен звучит человечества —

и отличных, и просто хороших.

Од и гимнов навалом, им нет числа,

но никто не сложил про галоши.

Ода холодильнику

Я вам поведаю сейчас,

ручаясь в достоверности,

про позабытый бренд "Донбасс",

еще советской древности.

Одними он забыт, другим неведом.

Еще бы — столько лет минуло.

А я доволен этим брендом

и горд, как самоваром Тула.

О холодильнике ведется разговор.

Ему за сорок, но морозит до сих пор.

Исправно службу он несет

без отдыха все сорок лет,

продукты превращая в лед.

Такого качества уж нет!

Имеет он, увы, порок врожденный:

в своем рабочем промежутке

он тарахтит, как оглашенный,

кончая тряской, дрожью жуткой.

Подвинчивал, подкладывал, слегка стучал,

но он по-прежнему мучительно кончал.

Морально устарел потом —

и имидж уж не тот — старо,

и недостаточен объем.

Короче, в зад ему перо.

И он поехал послужить на дачу.

До гайки, до болта разобран,

чтоб поместиться в мою "тачку",

как соколом общипан ворон.

Сосед-умелец дал напутственный совет:

— В утиль. С твоей разборкой в сборке смысла нет.

Я не умелец, не мастак.

Сложил, свинтил — излишков нет.

Включил. О, Господи! Все так:

гудит, трясется. Много лет.

Жить рядом с ним, как жить на автотрассе.

Привык уже, но он стал злее.

Здесь пусть грохочет на террасе ...

Вдруг в голову пришла идея:

А если этот темперамент приложить

к борьбе со злом, что мне давно

мешает жить?

А что мешает нам? — кроты.

Копают, роют, все в делах.

Ведут тоннельные ходы.

Газон в проплешинах-прыщах.

Ничем их одолеть не удается —

капканы, химия — все пусто.

Земля вздымается и рвется,

буграми покрываясь густо.

Дает совет мой многоопытный сосед:

— Воткни вертушки и кротов

в помине нет.

Но мне сомнителен совет.

Эффект вертушек невелик,

коль вон в засаде мой сосед

застыл, как памятник, стоит,

кротов с лопатой карауля,

затих и дышит еле-еле.

Великовозрастный сынуля

из шланга воду льет в "тоннели".

Вибрация. Нет, в этом все же что-то есть —

когда трясет, готов я на стену залезть.

А ну-ка, старый друг "Донбасс",

тряхни, тебе не привыкать.

Землей смени полы террас —

там ждет тебя кротовья рать.

Буравит землю тряскою и звуком

и днем и ночью у газона,

он долбит грызунам науку:

газон — сейсмическая зона.

"Донбасс" и дальше к совместительству готов.

Кого б найти? — во всем поселке нет кротов.

Изменились времена

Ведал истину народ:

Безразличье губит.

Коль мужик жену не бьет,

Значит, он не любит.

Раньше были мужики!

Измельчало племя.

Времена те далеки,

наступило время

сковородок, утюгов.

Стало все иначе:

Бабы лупят мужиков

От любви горячей.

Вновь сменились времена,

И любовь прозрела.

Осознала вдруг она,

Что битье — не дело.

Заключая нынче брак,

На почетном месте

Взят в свидетели госстрах —

Для дележки если.

На учете утюги,

Сковородки тоже,

Грохнуть вазу не моги —

Бить себе дороже.

Увлёкся я одной блондинкой

Увлекся я одной блондинкой.

Увы, не виден ей в упор.

Ее стихами и картинкой

добьюсь судьбе наперекор.

Подход давно уж отработан

и применен мной не впервой.

Вот, исходя соленым потом,

качаю бицепс день-деньской.

Я стал "красавчег ниподецки",

к ее ланитам так и рвусь

(сказал бы я здесь по простецки,

но модераторов боюсь).

Играю бицепсом и прессом,

хочу услышать ее "ДА".

Пред ней на цирлах мелким бесом.

Она же смотрит не туда.

Теперь я снадобья глотаю,

и уж в ребре резвится бес.

Голодным взглядом провожаю

чужих (везет же кой-кому!) невест.

Скачу за юбками галопом,

Я не смеюсь уже, а ржу.

Всех кобылиц бы мне, да скопом —

Боюсь в руках не удержу.

Ведь, с ними рядышком пасутся

Гиппопотамы и слоны.

Когда в доверие вотрутся,

Смешны им станут скакуны.

Свою каурку донимаю.

Уж в мыле вся, но вот беда:

хотя почти не умолкаю,

блондинка смотрит не туда.

Решил я проследить за взглядом —

уперся он на Карадаг.

— Так может Вам пейзажик надо?