Шалинский рейд: роман

Каждое хмурое утро я просыпался от дрожи в остывающем теле. Наши дома отапливались газом, газ перестал идти: где-то бомба разрушила газопровод. Я включал электрическую печку, включал старый электро-нагреватель, сделанный в форме камина, но тепла накаленных спиралей не хватало, чтобы прогреть даже одну спальню. И электричество стали отключать все чаще, перерывы в электроснабжении становились все дольше. На электричестве работал насос водонапорной башни – несколько часов без света, и вода тоже переставала течь из кранов.

Помнится, тогда начала болеть спина. Может, от холода, от бытовых неудобств, от задавленного стресса. По утрам я еле сползал с кровати, скрюченный болью. Хотелось распарить болящие кости в горячей ванне, но о целой ванне горячей воды можно было и не мечтать. Условия тогдашней жизни – без газа, без тепла, почти без воды и часто без электричества – казались мне адскими. Я еще не знал, что ждет меня совсем скоро: ночевки в развалинах и в сыром холодном лесу, когда любая крыша над головой будет восприниматься как невероятная степень комфорта.

Почти целый день проходил в борьбе за существование: как-то помыться, согреться, приготовить еду, постирать. Все требовало ненормальных усилий. Но это помогало не думать. Не вспоминать обо всем, что было, и не бояться того, что нас ждет. Ведь будущее близилось, оно придвигалось к нам каждый день гулом канонады, и самолеты-разведчики каждый день летали все ниже и ниже над землей, как будто свод неба неумолимо стремился вниз.

Я давно со всеми вещами перебрался в родительский дом, нужно было присматривать за ним, чтобы случайные мародеры-«индейцы» не разграбили и не спалили. Вечерами я садился в отцовской библиотеке и при свете керосиновой лампы читал. Читать романы мне не хотелось, я штудировал тома Маркса, Энгельса, Ленина – других философских книг у отца, собиравшего библиотеку в советское время, не было. Это чтение оказалось довольно интересным. Низко склонив голову над столом и едва не высунув язык от усердия, я что-то подчеркивал, подчеркивал и делал выписки в мятые желтеющие тетрадки. И записывал свои мысли и выводы, которые казались мне, конечно, очень важными и глубокими.

Я был не один такой – мудрец в желтом свете лампы, прозревающий суть бытия. Нас было много. Через две улицы от меня, наверное, так же в блеклом круге лампы или свечи сидел и писал историософские трактаты бывший преподаватель Грозненского педагогического училища. Еще через перекресток совершенно безумный лесник заполнял своими откровениями тетради в крупную клетку. И по всей больной Ичкерии десятки людей, никогда раньше не думавших о том, чтобы стать писателями или философами, сочиняли опусы один нелепее и фантастичнее другого. Про тайный заговор то ли евреев, то ли инопланетян, главной целью которого было извести под корень чеченскую нацию: они шли к этому много веков, готовились, и вот час настал. Про выдуманную древность Ичкерии и сомнительное родство чеченцев то ли с немцами, то ли с египтянами: свастики в горах, сокровенные капища, надписи в гробнице Тутанхамона на чистом чеченском языке. Или еще про счастливое идеальное устройство общества, в котором не будет ни оружия, ни денег и никакой власти, никакой войны, никогда.

Я думаю, доктор, это была шизофрения, она распространялась, как грипп. В конспирологических построениях и утопических прожектах мы пытались избыть свой страх перед грядущим, свой ужас от прошлого и неуверенность в настоящем. Механизмы психологической компенсации, или как там это правильно называется – вам виднее.

Так что мои тетрадки – вы их прочитали? – были на общем фоне «интеллектуальной жизни» Ичкерии образцом рациональности. Начиная с конца восьмидесятых, весь бред и галлюцинации, ранее таимые в углах сараев подсознания, скрытые узорною паутиной мечтаний и снов, не только выцарапывались в эзотерические тетради мистиков-графоманов, но и плескались в речах и газетах по всей республике. И я знаю, доктор, что признать свою болезнь – значит сделать первый шаг к исцелению. Но я, правда, был не так уж болен, по сравнению с остальными. Ведь в ненормальных условиях норма сдвигается. Чтобы быть нормальным в ненормальных обстоятельствах, нужно самому стать ненормальным.

В общем, крыша ехала у всех все эти годы, а особенно – в конце года 1999-го. Знаете, это глухое «бумм, бумм, бумм» с севера, с запада, с востока, и земля колышется, и стекла тонко дрожат… а еще сверху такое гудение, словно осы, но очень страшные, огромные осы, каждая величиной с дом. И у них там, за облаками, – роение. И ведь что будет, когда закончится? Они обрушатся с неба и воткнут свои смертельные жала, каждому прямо в сердце!

А у меня на чердаке жили осы. Сразу слева от дверцы были их соты. Обыкновенные осы, но, когда я был ребенком, я их очень боялся. Мне иногда снилось, что целый рой ос влетает ко мне в спальню… я просыпался от собственного крика, в холодном поту. Но зимой я раньше не боялся ос, раньше зимой ос не было. А эти, огромные, зимние осы… они были кошмаром наяву.