Шальная графиня

Тогда мне жалко стало,
Я свечку засветил,
Не медливши нимало,
К себе его пустил.
Увидел, что крылами
Он машет за спиной,
Колчан набит стрелами,
Лук стянут тетивой.
Жалея о несчастье,
Огонь я разложил
И при таком ненастье
К камину посадил.

«Вот так всегда и бывает, – грустно думала Елизавета. – Любовь на заре своей всегда невинна и безобидна. Разве тогда, в Елагином доме, украдкою любуясь Алексеем Измайловым и позволяя сей сладкой отраве завладеть моим сердцем, я могла предвидеть, чем все это обернется? Нет. Но, ежели порассудить, знай заранее судьбу свою, разве смогла бы запретить себе любить? Опять же нет. Да и полно – была бы я счастлива, окажись осторожность во мне сильнее любви? Ох, нет... Спокойнее – это да, это правда, но кто сказал, что покой – достойная замена счастью?»

Он чуть лишь ободрился,
«Каков-то, – молвил, – лук?
В дожде, чать, повредился?»
И с словом стрелил вдруг!..
Тут грудь мою пронзила
Преострая стрела
И сильно уязвила,
Как злобная пчела.
Он громко засмеялся
И тотчас заплясал.
«Чего ты испугался? —
С насмешкою сказал. —
Мой лук еще годится:
И цел, и с тетивой.
Ты будешь век крушиться
Отнынь, хозяин мой!»

Затих последний долгий аккорд, словно эхо полета той самой стрелы, которая уязвила несчастного влюбленного, и Елизавета чуть не ахнула от внезапной догадки:

«А не потому ли сестра допытывалась о пристрастиях моего сердца, что приехала сосватать меня за какого-нибудь своего соседа или родственника? Вот и песенку выбрала приличную к случаю!»

Эта мысль, при всей ее неожиданности, показалась Елизавете столь правдоподобной, что особенности Лисонькиного поведения перестали быть странными и подозрительными, и тревога вмиг сменилась веселой умиротворенностью.

«Ах ты, моя милая сваха! Лучше б ты мне все сказала прямо. Я бы избавила тебя от стольких хлопот, с порога «нет!» сказавши...»

И, окрыленная новым порывом любви к сестре, Елизавета вскочила и расцеловала ее так жарко, что Лисонька, сочтя это за похвалу своему искусству, была польщена сверх всякой меры.

Елизавета только что хотела сообщить ей свою догадку и рассеять все надежды на этот счет, как вошла Татьяна с огнем. Она зажгла свечи, сказала, что для Лисоньки приготовлена гостевая комната, постель разобрана, можно идти спать, коли захочется, а потом, понизив голос, сообщила Елизавете, что все караульщики уже стоят по местам.

Лисонька, однако, расслышала сие, и тоненькие полукружья ее бровей высоко взлетели от изумления:

– Караульщики! Вы что же, разбойников поджидаете?

– Значит, ты ничего про нас не знаешь? До тебя не доходили никакие слухи? – вопросом на вопрос ответила Елизавета, столь умело передразнив Лисоньку, что та залилась смехом.

Нет, оказывается, в Измайлове ничего не слыхивали о событиях, разыгравшихся на волжских берегах всего лишь месяц тому назад, когда знаменитый Гришка-атаман, более известный под кличкою Вольной, дерзостно насмеявшись над Алексеем Михайловичем Шубиным и его гостьей, графиней Строиловой, отправясь в полет на воздушных крыльях и за храбрость удостоясь денежной награды, проник ночью в графинину опочивальню, однако был там схвачен и посажен в подвал... но ухитрился бежать оттуда, вырыв, очевидно не без посторонней помощи, подземный лаз, и на другой же день, соединившись со своей ватагою, подступил к Работкам и стал требовать выдачи приглянувшейся ему графини, которая в ту пору лежала почти без памяти. С помощью воинской команды приступ был отбит, разбойники отошли со многим уроном, и более о Вольном слуху пока что не было, однако переполошившиеся окрестные помещики все еще не чувствовали себя в безопасности, а потому на ночь выставляли караулы.

Неохота было Елизавете все это вспоминать, но Лисонька разгорелась любопытством, поэтому пришлось ей кое-что рассказать... далеко не все, разумеется!

* * *

...В окошко Елизаветиной опочивальни там, в Работках, была видна Волга, и молодая женщина нашла в себе силы встать и поглядеть на живописное и вместе с тем пугающее зрелище: появление воровской ватаги. Нарядные расшивы быстро неслись вдоль берегов на туго натянутых парусах, по бортам смирно и лениво сидели молодые разбойники, выглядевшие сейчас не опаснее купцов, везущих свой товар на ярмарку, да и атаман, стоящий на носу передней расшивы в щегольском полукафтане со сборами и высоких сапогах, красивый и кудрявый (Вольной никогда не смазывал голову ни льняным маслом, ни квасом, и волосы его пышно вились по ветру), своей молодецкой осанкою мало напоминал злодея, душегуба и грабителя.