Шальная мельница (СИ)

Прожогом помчать в Цинтен за Хельмутом и Беатой — и привести их в наш приют. На благо, или с каких других наставлений, Хорст не был против подобного вмешательства в тихую жизнь его фирмари. Более того, сделал непринужденный вид — и подался восвояси из зала, едва те стали на порог.

Жуткие были роды. Тяжелые. За все время, наверно, я впервые такое видела. На благо, наша Беата отлично владела ремеслом повитухи, а потому даже весть о том, что ребенок стал поперек и никак не желает далее проворачиваться, вовсе не выбила ее из колеи. Уверенные, точные движения руками — и процесс уже хоть как-то, но пошел своим путем.

Дикий, отчаянный визг, крик уже изрядно выбившейся из сил Нани, меня в очередной раз приводил в исступление, и только дружеские объятия за плечи Хельмута позволяли мне делать очередной, свободный вдох.

— Я больше могу, прошу, — сквозь слезы причитала Девочка. — Дайте мне умереть. Пожалуйста…

— Терпи, дуреха, — рычала Знахарка. — Не гневи Бога.

И снова писк, и снова крик, рев сестры, доводя и меня до рыданий.

— МАТЬ ТВОЮ, ЛИЛЯ! — внезапно зарычала (на русском) Нани, дико выпучив на меня очи. Но еще миг — и обмерла, откинувшись на подбитые под спину подушки.

— Головка! Показалась! Молодец! Дыши, родная!

А я все еще стояла заледеневшая, не имея возможности поверить тому, что только что услышала. Но, казалось, никто и не отреагировал. Лишь только потом… странный, взволнованный взгляд на меня метнула Беата, но так и ничего не сказав.

Еще немного — и наконец-то… финальный выдох. И даже двойное обвитие пуповиной вокруг шеи не остановило сею прекрасную жизнь.

Обтереть мягким полотенцем малышку — и вручить счастливой мамочке…

…

Потом, как та немного пришла в себя, на следующий день я все же… рискнула задать, напомнить Нани о том, что произошло, о ее странно крике, словах, однако — состроив искренний, смущенный вид, девушка сказала, что ничего подобного не помнит.

А ведь удивительно, если мне не изменяет память, то о том, что настоящее мое имя — Лиля, я лишь однажды обмолвилась, и, отнюдь, не перед Нани…

А что по поводу Генриха, не думаю, что он мог бы с ней таким поделиться, да и, наверняка, сам уже невольно успел позабыть.

* * *

И снова, как только смогла свободно выдохнуть после такого жуткого и, одновременно, радостного вечера, дня, события в семье Нани и Пиотра, и нашей семье, как сестер, а именно — рождения прекрасной девочки, я направилась к Беате, осаждать ее вновь своим назойливым, сумасбродным прошением помочь в нелегком, беспросветном деле.

— Есть одна… бабка, — едва слышно шепнула девушка мне на ухо. — Говорят, она всё может. Даже невозможное… Сестра моей мачехи. Только, если… моя — пошла по пути добра и знахарства, то та — сама понимаешь…

Пристальный взгляд в глаза.

— Если рискнешь, поставишь всё на карту. Плохая о ней молва идет. Очень плохая. Хотя и не злая она, тетка Поля. Добрая. Просто, что знания ее — куда шире наших. Хочешь, отправляйся к ней. В Прейсиш-Эйлау. Только никому не сознавайся, куда и зачем. Выдумай что-нибудь. Даже Генриху и Нани. Иначе и на них беду можешь накликать.

Неуверенно закивала я головой.

— Благодарю…

* * *

Еще несколько дней собраться с духом, подгадать хорошее тому время — и отправиться вместо Цинтена, как объявила всем своим родным и знакомым… в Прейсиш-Эйлау.

Практически на полпути лежал он, этот великий город, от Цинтена до Фридланда, а потому пришлось не к одним мимо проезжающим добродушным людям напроситься в попутчики.

Оправдывалась я нуждой проведать Лекаря из местного приюта, однако… следуя завету Беаты, до самого города так и не дошла. Свернуть на узкую улочку, а там и вовсе податься в сторону леса.

На самой окраине прилегающего поселка и жила… сия пресловутая бабка.

Не сказала я ей ровным счетом ничего. Ни кто прислал, ни кто подсказал, ни даже… с чем наведалась я. Сама заткнула меня хмурым своим видом, при этом резво, строго грозя пальцем.

— Чего пришла ко мне, глупая?! Дурные мысли в твоей голове! Не о том думаешь! Сама не рожденная, давно мертвая, а еще ребенка просишь! Не должно быть тебя здесь! Не должно! И сама знаешь. По глазам вижу — сама знаешь! Давно должна была уйти. Давно! А всё топчешься! Всё сильнее воронку раскручиваешь! Не бу-дет тебе, — машет в мою сторону злобно кулаком, — того, чего так желаешь. Не будет! Сама счастья никому не даешь, и у других забираешь! Смерть только своим принесешь! Глупая! Отступница! Только о своих похотях думаешь! Сегодня — одно, завтра — другое. А колесо, оно вертится, сегодня ты это зерно в землю, а завтра — уже оно тебе стократ. Убирайся! Убирайся туда, откуда пришла! Пришло время! Уходи!

* * *

Ошеломленная, подавленная, убитая ужасом прозрения и догадок, я уже толком и не помню, как добралась обратно.

Слезы высохли, предательски стянув кожу на щеках. Пустой взгляд пред себя. Бреду по коридору.

Чей-то голос, оклик — но не реагирую. Еще немного, по лестнице — и пнуть бесцеремонно дверь в его кабинет.

— Анна? — мигом привстал со стула в ужасе Фон-Мендель.

— Что-то случилось с Вами? — живо поспешил ко мне кто-то, кто был с ним, кто вел беседу.