Шальная мельница (СИ)

- Кажись, - невольно закусила я губу. Пунцовею, уже как идиотка. Нелепое движение - попытка вытереть мокрую щеку об свое плечо. - Этого их Покровителя. Может, конечно, ошибаюсь... Но...

- Фон-Мендель, если память мне не изменяет, - улыбается Беата.

Киваю головой. Смелый взгляд ей в глаза. Обмерла.

- Фон-Мендель. Генрих. Он и помог нам, заступился перед Хорстом и дал провести ту операцию.

Кивок - и отворачивается в сторону, дабы больше меня не смущать.

- Хельмут рассказывал. А еще... Анна, - несмело позвала меня девушка, тихо так, с опаской, руки обмерли, а телом подалась немного вперед (отвечаю машинально тем же). - Он, как и я, удивлены, как тебе это удалось. И нам страшно... Я же тебе не просто так рассказала, какой след в моей жизни оставил этот бальгиец, Лекарь. Ты ничего там лишнего не наговорила, не сделала? Не придут по тебя однажды ночью... с вилами и факелами?

Усмехаюсь.

- Не думаю, - отстранилась я назад, выровнялась. - Он другой, не такой ограниченный, как многие здесь. Хотя... почему многие? Почти все. Ты и Хельмут - приятные исключения.

- Анна, - болезненно поморщилась Беата, нахмурила брови, - кем бы ты не являлась в прошлом, и откуда бы не прибыла, не будь столь самоуверенной и смелой. Перемен все боятся, и даже я. Твои речи, иногда, - верная угроза существующей власти. А это никто и никогда не потерпит, даже если с виду будет улыбаться и потакать невинным и безобидным просьбам.

- То, что мы там творили с Хельмутом, - не невинное.

- Вот именно, - резво. - Вот именно. И этого стоит бояться. Твой Генрих может и добропорядочный человек, но он не один там, или, вообще, может быть не тем, кем кажется.

- Хельмут иного мнения, - несмело пытаюсь оправдаться; нервно сглотнула слюну.

- Хельмут многого не знает, и временами излишне доверчив, ... как и ты.

(похолодело у меня всё внутри)

- Ты же не хочешь сказать, что Хорст... прав?

Ухмыльнулась. Немного помедлила, но все же выдала:

- Увы, Анна. Увы. Если бы это было правдой, я смогла бы нас защитить, а так только приходиться упрашивать быть осторожными. Но если я - не зло, не значит же, что его не существует, и что оно не рядом.

- Но... Wer die Dornen fьrchtet, kommt nicht in den Busch[12] Wer die Dornen fьrchtet, kommt nicht in den Busch: с нем. дословно - Кто боится шипов, не приходит в кусты, наш аналог: волков боятся - в лес не ходить.? Твои же слова?

Хмыкнула, улыбнулась та. Закачала головой в негодовании.

- Неужто... этот твой Генрих стоит всего этого риска?

Смеюсь. Лживо качаю отрицательно головой.

- Я этого не говорила.

- А по глазам видно, ох как видно...

- Чушь, - рассмеялась я.

Живо прячу глаза, принимаясь за работу, пристальный, занятой взор себе на руки.

Немного помолчав (и плюхнув, перевернув несколько раз белье на доске), Беата продолжает:

- Нет, я, конечно, рада, что ты им восхищена, - взгляды наши невольно встретились. - Как я когда-то Хельмутом, когда мы только встретились, однако... будь осторожней. Ни к чему доброму это не приводит. Тем более, монах - не слишком разумный выбор,... даже для таких юродивых, как мы.

Прожевав эмоции, я несмело:

- Но он же, прежде всего, - рыцарь, - едва слышно шепчу, отчего девушке, вероятнее всего, приходится читать по губам.

Молча, качает отрицательно головой, опускает виновато на мгновение взгляд.

(выжидаю)

- Он прежде всего - монах. Обет целомудрия, Анна. Как души, так и тела. Ни семей, ни богатств, ни пороков... Даже дворяне, вельможи, вступая в Орден, отказываются от всего, оставляя при себе лишь имя.

Немного помолчав, невольно скривилась я, поджала губы.

Натяжная, притворная улыбка.

- Вот и хорошо, нечего теперь бояться.

Печально ухмыльнулась подруга моя, скривилась.

- Мне жаль, - шепчет.

- А мне нет, - лгу, болезненно усмехаясь.

Опускаем обе очи. Молча, нервически, взволнованно исполняем свою работу, потопая в нахлынувших тяжелых, горьких мыслях.

Чертова жизнь.

Кого бы я не повстречала в своей жизни, на кого бы глаз не положила, кто бы сердцу не приглянулся - то обязательно он будет чей-то, кем-то занят. Обязательно будет запрет... Вот только с Церковью я еще не тягалась. Словно бес, за душу... праведника.

Столько вечеров за разговорами провели вместе. В его кабинете, в трапезной, на улице, во дворе, когда невзначай встречались - улыбки, странные взгляды, непонятные ощущения. Как не разлей вода. И это с учетом, что я до сих пор глубоко в душе схожу с ума по своему Гоше. Я как и прежде люблю своего Шалевского, однако... этот Генрих, он... он - как символ: чего-то доброго, настоящего, символ надежды на то, что я, всё-таки, смогу ужиться с этим новым, шальным миром.

Символ...

Однако, почему же на душе так тоскливо и болезненно от мысли, что этим символом сей Фон-Мендель так и останется?

Честно, еще не знаю.

Возможно, потому, что устала задавать себе одни и те же вопросы: предал ли меня Гоша? существует ли еще мой Шалевский в этой вселенной, параллельно со мной? встречу ли я когда-нибудь Его еще? Аль... лишена сего счастья уже навсегда... за все свои прегрешения.