— Ты доверчив и простодушен, аки ангел небесный, — протянула она, как показалось ему со снисходительным сочувствием. — Нет, Алёша. Она не вернётся, это правда, да только не потому, что собирается стать монашкой. Она уехала во Францию. Сбежала к своему разлюбезному Шубину. И в сострадании твоём вовсе не нуждается.
--------------
[151] Чекмень — кафтан, верхняя мужская одежда, бывшая в ходу у казаков.
Глава 36
И жизнь остановилась. Не стало смысла, мечтаний, надежд. Остались лишь воспоминания…
Неприкаянной тенью отринутого небом грешника он бродил по занесённому снегом парку, не чувствуя холода, обычно пробиравшего до костей, и вспоминал, вспоминал…
Вот здесь, он увидел её, когда пришёл в Покровское на Пасху, она угощала крестьян, христосовалась и дарила подарки. Алёшка, зажмурившись, бережно, точно хрупкое сокровище, достал из памяти бередившее душу видение — смеющиеся глаза и губы, мягко коснувшиеся его губ…
А здесь он подрался с Саввой, и она, увидев безобразную сцену, хотела прогнать его. И он тогда в первый раз осмелился заговорить с ней…
А здесь стоял, слушая её рвущую душу песню. И при каждом звуке сердце сжималось от сострадания и хотелось жизнь отдать за то, чтобы она утешилась.
Ничего. Алёшка открыл глаза. Зато теперь она будет счастлива. Главное, что ей теперь хорошо. А он… он как-нибудь привыкнет жить одними воспоминаниями…
Совсем близко захрустел под ногами снег, и он медленно, по-стариковски обернулся на звук. Закутанная в меховую накидку, раскрасневшаяся на морозе, к нему подходила Анна.
— Господи, Алёша! Да ты весь синий! — Она тронула его ладонь и всплеснула руками. — Будто изо льда! Ты же заболеешь! Пойдём скорее в дом.
— Я приду, Аннушка. — Он улыбнулся ей рассеянно. — Попозже.
— Не позже, а сей же миг! — Схватив за руку, она потащила его в сторону крыльца. — Когда ты ел в последний раз?
— Не знаю. — Он пожал плечами. — Я не голоден, Анюта.
— Алёша, — Анна вдруг остановилась и взяла его за обе руки, — очнись! Приди в себя.
— Не могу. — Он смущённо улыбнулся. — Не получается.
— Это из-за неё? Да?
Алёшка не ответил, разглядывая крошечную снежинку, дрожавшую на меховой опушке её воротника. Почему-то казалось важным рассмотреть все тонкие, искрящиеся, будто алмаз, иголочки лучиков.
— Но она тебя не любит! — Голос Анны дрогнул.
— Я её люблю. — Алёшка вновь прикрыл глаза, ему было больно говорить о Елизавете, но он говорил, поскольку казалось, что так становится немного ближе к ней.
— За что, Алёша?! Ты хороший, добрый, честный… А она взбалмошная, истеричная дура! За что её любить?
Алёшка взглянул на Анну, казалось, она вот-вот расплачется.
— Не говори про неё плохо, — попросил он печально. — Для меня она лучшая на свете, так уж сложилось. Разве любят по достоинствам? Да и не в моей это власти… Этим кто-то там, наверху, заправляет. Просто есть человек, который для тебя словно солнышко светит. Она рядом — и вокруг даже ненастной ночью ясный день. Нет её — и мир становится бесцветным, будто пыльный холст. Прости, Аннушка, пока мне трудно говорить о ней. Иди в дом, я правда приду попозже…
— Не терзайся! Ей с ним вместе не быть. — Анна понизила голос, а Алёшка в недоумении взглянул ей в лицо. — Шубин её уж в Сибирь, поди, едет…
— Что ты говоришь?! — поразился он.
— А то и говорю, что любовника её арестовали. Так что свидеться им разве что на том свете придётся.
— Откуда… Как ты… узнала?
— Узнала? — Она усмехнулась, красивое лицо на миг сделалось злым и почти безобразным. — Нет, Алёша… Я не узнала, я всё это устроила. Андрей Иванович Ушаков — друг моего покойного отца. Он обещал мне выхлопотать у императрицы разрешение на брак с Митей, а я доносила ему всё, что творится у Елизаветы.
— Ты? Доносила? — Алёшка задохнулся. В один миг ему стало так холодно, что застучали зубы.
Глаза Анны сузились.