Шальная звезда Алёшки Розума

[152] Бахмат — малорослая крепкая, выносливая лошадь, на каких ездили кочевники.

* * *

Он ехал всю ночь и лишь после рассвета, когда выбрался на окраину села Кубенского, решил остановиться на отдых. Кони спотыкались, за прошедшие часы Алёшка трижды менял их местами и всякий раз с благодарностью вспоминал Василия. Неказистый на вид, невысокий бахмат Журавлик, лохматый, как дворовый пёс, оказался выносливее Люцифера, бежал и бежал мерной рысью, легко выбирая в темноте дорогу, а будучи привязанным к седлу, ровно шёл рядом, не отставая и не опережая. В начале пути Люцифер недовольно косился на собрата, храпел и зажимал уши, но вскоре усталость взяла верх, и к концу перехода он уже не обращал на Журавля никакого внимания.

Поначалу Алёшка не решался привязывать Люцифера, опасаясь, как бы нравный жеребец не выдернул из-под него седло, и держал во время движения за повод. Но к утру, когда от усталости перестали слушаться руки и ремень то и дело норовил выпасть из занемевших пальцев, Алёшка решился привязать Люцифера по-казачьи — к хвосту ехавшего впереди Журавлика. Тот не то совсем изнемог, не то просто был философом по натуре, но подобному надругательству не возмутился, а лишь взглянул на седока укоризненно.

— Терпи, — посочувствовал ему Алёшка. — Мне тоже несладко.

Небо было ясное, почти полная луна давала возможность не сбиться с пути и не переломать ноги. Последнее в потёмках было бы запросто, поскольку снег хоть и присыпал взрытую копытами замёрзшую осеннюю грязь, но плотной укатанной подушки, по которой хорошо бежится коню и легко едется саням, пока не получилось.

К утру все трое вымотались до предела, кони едва тащились, то и дело переходя с рыси на шаг, а Алёшке казалось, что он, как заколдованная дева из сказки, постепенно превращается в дерево — ноги и спину уже почти не чувствовал.

Он торкнулся в крайнюю избу и был пущен на постой. Мужик-хозяин оказался зажиточным, и Алёшка смог купить у него не только сена, но и полпуда овса для коней. Едва держась на ногах, он почистил обоих, Люцифера, как более нежного и привычного к теплу, завёл в хлев, где обреталась собственная скотина хозяина — корова, пара коз и пузатая коротконогая лошадёнка, Журавлика привязал на дворе. И заснул прямо в хлеву на охапке с сеном.

Проснулся после обеда. Тело ломило и страшно было даже подумать, чтобы сесть в седло. Кряхтя и потирая спину, Алёшка напоил коней, быстро съел Фросины пироги и отправился дальше.

Он старался гнать лошадей так быстро, как только было возможно, менял их, чередовал аллюры, стиснув зубы, терпел боль во всём теле и ужасно боялся, что не догонит, разминётся, собьётся с пути или что Анна обманула его и Елизавета и её спутники едут другой дорогой. В первые двое суток он одолел больше ста вёрст, но вскоре потерял счёт и времени, и расстоянию — словно дорожные вехи, мелькали вдоль обочин крошечные деревеньки и сёла побольше: Ельня, Царёво Займище, Вязьма, Дорогобуж. На восьмые сутки проехал Смоленск.

Алёшка нервничал всё сильнее. Граница приближалась, но сколько он ни расспрашивал на постоялых дворах и ямских подворьях, беглецов никто не видал. Теперь он двигался только днём, боясь разминуться с ними в темноте. Дорога казалась настолько нескончаемой и однообразной, что раз ему даже подумалось, что так, должно быть, выглядит ад — бесконечная серо-белая равнина, холод, пустота в голове и тупая, изматывающая боль во всём теле.

Лошади похудели и уже не смотрелись сытыми и лоснящимися, какими были в Москве, и каждый раз, вставая на отдых, он с душевным трепетом осматривал копыта и холки, боясь обнаружить потёртости, порезы или трещины. Сам, надо думать, он выглядел не лучше. А беглецов по-прежнему не было и следа.

Наконец, на девятый день утром, когда Алёшка уже близок был к отчаянию, он увидел вдали тёмное пятно, которое вскоре приняло вид крытого возка, запряжённого парой гнедых лошадей, а приблизившись, узнал давешнего кучера, чернявого с по-разбойничьи недобрым взглядом.

* * *

До сих пор Елизавета искренне полагала, что любит путешествовать. Правда, так далеко ей ездить ещё не доводилось — самым продолжительным вояжем в её жизни была поездка в Москву на коронацию юного Петра. В памяти осталось весёлое приключение — царский поезд из множества карет, частые остановки, пиры и даже фейерверки. И наскоро построенные путевые дворцы, где располагались на ночлег. Там было не слишком уютно и красиво, но чисто и просторно. Её окружала толпа камеристок и фрейлин, готовых броситься исполнять любой каприз, достаточно было лишь озвучить пожелание.

Нынче всё оказалось по-другому… Елизавета осталась наедине с двумя малознакомыми мужчинами, и любые сложности, даже самого деликатного свойства, ей приходилось решать самой. Особенно мучило отсутствие в пути латрины[153], и Елизавета старалась пить и есть как можно меньше, особенно учитывая, что от грубой крестьянской пищи желудок то и дело заявлял протест.