Шальная звезда Алёшки Розума

— Ваше Величество, вы прекрасно играете! — Тот поклонился.

— Пустое! Просто граф хотел доставить мне приятность. Вот и позволил выиграть. — Императрица улыбнулась Бирону и вновь взглянула на Ушакова. — Пойдём, Андрей Иваныч, расскажешь о своих делах…

Все трое прошли в кабинет, располагавшийся по соседству с бильярдной, Анна уселась в большое с резной спинкой кресло возле бюро, Бирон плюхнулся на стоявшую у стены оттоманку и принялся чистить ногти, а Ушаков остался стоять, склонив голову в кудлатом парике.

— Ну что, Андрей Иваныч, как служба? Не забылась за пять-то лет? Может, нужду в чём имеешь?

— Спасибо, Ваше Величество! Нужда у нас завсегда одна — в толковых людях.

— Тут тебе ничем не пособлю. У меня самой толковых наперечёт, да и те, я чаю, к тебе служить не пойдут, — хохотнула императрица.

Около получаса Ушаков докладывал о положении во вверенной ему Тайной канцелярии, о делах, заведённых за месяц, истёкший с момента её второго рождения, об архиве, переданном пять лет назад в сыскной приказ и содержавшемся с ненадлежащим тщанием… Граф Бирон, начавший зевать минуты через три после начала разговора, наконец, сослался на головную боль и ушёл.

— Как по-твоему, Андрей Иваныч, крамолы нынче больше стало?

Ушаков бросил на императрицу быстрый взгляд, стараясь понять, нет ли в вопросе подвоха, ничего в её лице не высмотрел и ответил осторожно:

— Это как посмотреть, Ваше Величество. Таковых татей, чтоб супротив жизни и здоровья вашего злоумышляли, покамест ни единого не поймал. А тех, что по глупости и пьяному делу языками треплют, сплетни да лукавые пересуды повторяют, пожалуй, столько же, что в прежние времена. То дурь людская, её меньше не становится, ибо народишко подлец и сволочь. Проспится этакий крамольник, поймёт, что натворил, и слезами умывается, готов язык свой поганый напрочь откусить. Да токмо слово-то не чижик — коли слетело с уст, назад не словишь. Ну и распустились за пять лет, страх потеряли… Ничего, скоро языки поприкусят…

Императрица взглянула остро, и Ушакову почудился в её взгляде некий тайный знак.

— И о чём же болтают, Андрей Иваныч?

— Да помилуйте, Ваше Величество, нешто вместно мне вам пересказывать, о чём судачат пьяные солдаты да их жёнки?

— А всё же?

Ушаков нервно сглотнул, он не был опытным царедворцем, не умел легко и красиво льстить. В искусстве угадывания монарших пожеланий был несведущ и неумел, внешностью и повадкой напоминая медведя. Вот что ему сейчас делать? Не рассказывать же императрице о том, как вчерашний арестант в компании таких же бездельников рассуждал, что «государыня-де баба. И ей хочется. А есть у ней немецкий мужик Бирон, который её попёхивает».

Андрей Иванович был истинный службист — старательный, въедливый и неглупый, но соображал медленно, не умел перестраиваться на ходу, любой шаг ему требовалось как следует обдумать, взвесив все за и против. Он смотрел на императрицу, судорожно пытаясь придумать ответ и чувствуя, как покрывается холодной испариной спина. И тут его осенило. Едва сдержав облегчённую улыбку, он принял озабоченный вид.

— Вот, скажем, третьего дня арестован некий солдат Михей Зыбкин, что о цесаревне Елисавет Петровне сказывал, что она-де с гвардейцами блудит, и, кабы он захотел, тоже бы с нею сошёлся.

Императрица поджала губы, но в тёмных глазах Ушакову почудилось довольство.

— И что ты с сим амурщиком делать намерен?

— Как водится, Ваше Величество — шкуру кнутом спущу да в Сибирь.

— Будет с дурня и кнута, — хмыкнула императрица. — Неча на зеркало пенять, коли рожа ряба… Чай, он правду сказал, ничего не придумал…

Ушаков внимательно взглянул на императрицу.

— Уж и солдатня в кабаках о моей сестрице дражайшей судачит. — Анна сердито нахмурила широкие чёрные брови. — Послал Бог сродственницу… Вот скажи мне, Андрей Иваныч, как сию беспутницу к порядку призвать? Чтобы всю фамилию блудобесием своим не позорила!

— Замуж выдать, — осторожно отозвался Ушаков.

— Да кому ж такая жена надобна, про которую вся Европа сплетничает? — буркнула императрица недовольно. — В обитель бы её, там блудодейке самое место, да граф Остерман не советует, говорит, коли в монастырь отправить, она тут же за святую в народе прослывёт.

«Так и есть, — подумал Ушаков. — Остерман хитёр, как змей. При всём её беспутстве Елизавете многие симпатизируют и вряд ли с сочувствием отнесутся к тому, что новая государыня её в монастырь заточила. Особливо учитывая, что вы, Ваше Величество, поведением тоже не Орлеанская дева».

Но вслух, разумеется, ничего не сказал.

— Вот кабы ты, Андрей Иваныч, за ней крамолу какую сыскал. — Голос Анны сделался вкрадчивым, а взгляд пристальным. — Измену, там, заговор или ересь… А всего лучше что-нибудь этакое, чтобы обожатели ейные от неё отвернулись. Вот тогда и в монастырь можно…

* * *

— Итак, мсье Лебрё, чем могу служить? — Габриэль Маньян смотрел на Матеуша, по-собачьи наклонив набок голову.