Шальные миллионы

— Я биржевик. Моя сфера — цветные металлы: медь, алюминий, никель. Интересует бронзовый лом, кабель, фольга, и — транспорт. Морские порты, сухогрузы, большой тоннаж…

Костя врал смело, размашисто, — он расставлял для Фридмана сети, приманивал его. Украдкой наблюдал за выражением глаз собеседника, игрой эмоций на его лице.

— Депутат Штыков имеет ход к залежам цветных металлов? Если да, о кэй! Я готов пасть перед ним на колени.

— Да-да, Штыков — фигура, у него выход на Собчака и в Москве на Попова.

— Гаврюша тю-тю, приказал долго жить.

— Как?

— А так. Ему дали пинка, и он полетел. В колодец, в ночь, в небытие. Политический труп!

— О, господи! Я думал, он — того, совсем…

— Помре?.. Нет, пока нет, но веревка по нем заплакала.

— Попов — оркестр, у него такие связи, такие связи! О, вы верно плохо знаете, что такое связи. Он открывает свой талмуд и называет фамилию, укажет вам точное место, где и что лежит и как это взять, куда направить, кому и сколько дать на лапу. Попов непотопляемый и несгораемый, это, если говорить по-вашему, ванька-встанька. Нет, любезный, не хороните Попова, не умаляйте Собчака, а с ними и депутата Штыкова, — это единственно разумное и жизнестойкое, что есть в России. Вы говорите, что земля ваша держится на Иванах, но Иваны пьют, и когда они напиваются, то сами держатся за поповых и собчаков. Такова логика, мой друг, от нее вы никуда не уйдете.

Фридман был в ударе, он сиял от предвкушения удач и выгод от знакомства с Костей, — наверное, так рыбак, завидя в сетях крупную рыбу, осторожно и с радостным волнением подтягивает сеть к берегу.

— У вас есть агенты в Штатах?

— Пока нет, но агент нужен и, может, не один, — два-три. Есть кандидатуры?

— Да, поищем. Для начала могу предложить себя. Сколько у вас платят посредникам?

— Десять процентов.

— Ну, нет, мне нужна половина.

— Половина?

— Да, половина. Представьте себе.

— Нам нужен посредник, — хороший посредник, надежный. Но — десять процентов.

— Половина. И даже не одна треть.

Костя поднялся, стал делать разминку. Потом, красиво изогнувшись, прыгнул в море. Последней фразы он будто не слышал.

А вечером, за ужином в номере, он говорил Сергею:

— Ну, ты артист, делай и дальше вид, что я важная птица и ты при мне вроде охранника. У них такой закон: чем крупнее жулик, тем больше себя охраняет. Рэкет стал особой формой бизнеса. Рэкетир — преступник, но он себя таковым не считает. Ореол благородного разбойника, флибустьера и Робин Гуда тешит его воображение. Подсознательно, сам того не ведая, рэкетир встал на пути частного бизнеса: он вышел как бы из чрева социализма, из чувства протеста против обнищания одних и чрезмерного обогащения других. Если делец и биржевик готов продать Камчатку, Курилы, горы, леса и реки, лишь бы набить карманы, рэкетир ничего не продает и никого не предает, — он чистит карманы богачей. Оттого так и пекутся денежные мешки об охране. И пусть для Фридмана я буду богачом. Нам еще неизвестно, зачем он сюда пожаловал. Известно одно: Фридман — фигура в международной мафии, и щупальцы его тянутся к России.

Анна и здесь, как и в доме дедушки, просыпалась рано. Набрасывала на плечи халат, брала полотенце, по широкой лестнице из красного дерева выходила на мини-веранду с крышей-зонтиком. Тут садилась в четырехместную корзину, нажимала красную кнопку, и корзина бесшумно, по металлическому канату, натянутому сверху, спускалась к морю.

Берег перед дворцом справа и слева огорожен высокой прозрачной сеткой, — Анюта шла в правый угол семейного пляжа, стелила на песке мохнатое полотенце, загорала. Нина все дни проводила во дворце, возилась с больным Силаем и лишь к вечеру ненадолго выходила к морю.

За четыре дня, пока они тут жили, Борис Иванов во дворце появлялся всего только раз. Никто не знает, где он бывает, он будто бы в Варне, в роскошной гостинице на берегу моря, снимает большой номер, и там они живут с товарищем.

Анна дважды выходила за пределы дворца, искала под камнем весточку от Кости, но там ничего не было. Помнила его наказ: не волноваться, жить во дворце, писать свою повесть и наблюдать.

Дворец построен на рукотворном холме в недосягаемости от волнений моря: каким бы сильным ни был шторм или ураган, волны разбиваются о бетонные заграждения.

У ног лениво, с настойчивым веселым разнообразием плескалась вода, и также лениво и будто нехотя набегал с моря ветерок, — нежарким было утро и не томили, не припекали в эту пору лучи солнца. И думы ходили в голове неспешно, и были они о смысле жизни, о судьбах людей, о счастье. Что оно такое, — счастье? Где тот самый неуловимый и таинственный смысл жизни, к которому стремятся люди и который ускользает от них и даже самым удачливым кажется ненастоящим, эфемерным.