Шальные миллионы

Вот дворец и его хозяева — отец и сын. Им обоим каким-то чудом свалились миллиарды… Самые смелые мечты не могут охватить такие богатства, самая дерзкая фантазия робко остановится перед этой громадой власти и возможностей. Но где же та радость жизни, к которой стремились эти люди? Один стар и болен, и не может даже сойти к морю, послушать плеск волн. Другой молод, здоров и полон энергии, но счастлив ли он?.. Вечно чем-то озабочен, встревожен, вечно куда-то едет. Туда, сюда… А когда реальная жизнь становится невмоготу, впрыскивает в себя наркотик, уносится в мир грез, уводит себя из той самой жизни, ради которой делал свои миллионы.

Лежа на спине, Анюта задремала и не видела, не слышала, как в лифт-корзине к морю спустились Нина с хозяином дома. Силай Иванов впервые выполз на берег, осторожно ступил босыми ногами на горячий песок, мелкими шажками направился к беседке, над которой двумя слоями был натянут белесовато-голубой тент. Одной рукой он держался за Нину, другой поглаживал Барона, который шел рядом и тянул морду к хозяину. Сердце почти не болело, оно лишь часто билось, но это, как он думал, от радостного волнения.

Нина поддерживала его, легонько подталкивала вперед, говорила, что он здоров и нечего ему бояться. И даже смеялась над ним, вполне серьезно и громко ему внушала:

— Вы только думаете, что больны, на самом же деле совершенно здоровый мужчина и только дали себя уговорить и поверили в больное сердце, и вам стало действительно плохо. Но это от вредного внушения, от глупых врачей и от лекарств, которые угнетают любой организм. А вот поверили мне, стали меньше глотать таблеток, и сами видите, — хворь отступила.

— Так, Нина, так. Вы умница, вы добрый мой ангел, а всякая мысль о врачах нагоняет тоску, и я не хочу их видеть. Но только вы меня не тяните в воду, — вот если чего и боюсь, так это холодного моря. Спазмы сосудов схватят, и сердце вновь заноет. Нет-нет, вы купайтесь, но далеко не заплывайте, там дельфины, они любят играть с людьми, — боюсь, заиграют, увлекут в море.

Нина усадила Силая под тент, а сама стала раздеваться. Сняла кофту, юбочку и осталась в той самой мини-одежде, в которой миллионы зрителей видели ее на экране телевизоров во время демонстрации конкурса красавиц. Силай понимал, что его взору открылось чудо природы, редчайшее сочетание молодости, красоты и женского обаяния, — тех самых сокровищ, перед которыми никнет любая сила, склоняется власть, слава и богатство, — одним словом, глазам его в почти обнаженном виде предстала русская красавица.

Силай потупил взор, задумался. Сердца он не слышал, бремени лет не ощущал, — он в эту минуту как-то отчетливо и ясно осознавал тщету многих своих жизненных вожделений, видел эфемерность ценностей, которым посвятил столько сил и на алтарь которых отдал столько жертв. Почти непроизвольно и негромко проговорил:

— Нина, вы так прекрасны.

И Нина без жеманства ответила:

— Вы, Силай Михайлович, в отличие от вашего сына, умеете говорить приятные слова.

— А вы бы очень хотели слышать от своего мужа комплименты?

— Нет, не очень. Я даже и совсем не желаю слышать от него комплименты.

— Вы правду говорите?

— Да, конечно. Я вам должна признаться: между мной и вашим сыном нет никаких взаимных привязанностей. Мы с ним чужие, и я не хочу от вас этого скрывать.

— Но тогда на чем же держится ваш брак?

— Не знаю. Я бы давно с ним развелась, но уступаю его просьбам.

— В чем же они, эти просьбы?

— Он говорит: не уходи, побудь со мной еще немного, это важно для моих дел. Борис возлагает большие надежды на операцию, которую они готовят с Малышом здесь, вот в эти дни. Он как-то проговорился, что финансовый кульбит даст нам пятьсот миллионов долларов.

— Что же это за кульбит?

— Операция с тремя банками: два в России и один, фиктивный, в Штатах. Там будто бы есть частный коммерческий банк, который дышит на ладан, у него в активе два-три миллиона. Сразу же после завершения пятисотмиллионной аферы банк объявляет себя банкротом, управляющего сажают в тюрьму, а деньги, переведенные из России, оседают в карманах дельцов.

— Какой же процент получает Борис?

— Сто миллионов долларов. И столько же Малыш, а остальные триста пойдут на счет какого-то Фридмана. Он — мотор всему делу, у него расписана вся операция.

Силай покачал головой:

— Фридман — жучок известный.

И больше ничего не сказал. Выражение беспечности соскользнуло с его лица, глаза сузились, устремились вдаль. Он что-то вспомнил, и это воспоминание камнем его придавило. Он даже поморщился, как от внезапной боли, — Фридмана он знал, он словно увидел его на горизонте и похолодел от предчувствия чего-то страшного, рокового.

— Ты знаешь подробности? Борис тебе рассказывает? Он ее называл то на «ты», то на «вы».

— В случае, если уколется. Не хотела вам об этом говорить, но вы должны знать.

— Знаю. Слышал.

— Не выдавайте меня… И как впрыснет в себя, становится болтливым. Боюсь, как бы не разболтал посторонним.

— Да, такая опасность есть.

Силай распрямился. С признательностью и каким-то родственным чувством проговорил: