Шалопаи

– А вот и нет, – не согласился Баулин. – Земский, тот был партийцем. Упёртым, верующим. А этот – коммуняка. А коммуняки всегда и везде одинаковые. Всё хочется рыбку съесть… Жаль, что обломилось! – он прихлопнул себя по ляжке. – Но ништяк, после укатаем. Начнутся загранкомандировки, люксы с барышнями, приёмы, левые контракты, заграничный счёт. Вообще другого уровня жизнь! Кто ж откажется? Через полгода ручным станет.

– Почему так уверен? – заинтересовался обнадёженный Семён.

– А я среди этой породы вырос, – Робик в своей манере загоготал.

О том, что водитель «Волги» Кучумов вышел из комы и пошёл на поправку, Клыш узнал, когда навещал Оську. Узнал, встретив в коридоре Моргачёва. Коля, совершенно собой довольный, громогласно недоумевал:

– Это ж диковинное диво! Без шансов, считай, был. И вдруг на тебе, – очнулся и – попёрло! Непредсказуемая всё-таки штука – человеческий организм. Ну и мы удачно сработали! Ай да голова два уха!

Он с интересом принялся рассматривать толстые свои пальцы.

– С удачей! – скупо поздравил Клыш.

К судьбе бывшего аспиранта, а ныне шофёра на химкомбинате был он равнодушен. Собственно, сам Клыш и приложил руку к тому, что Кучумовская судьба круто перевернулась.

Кучумова – злого, высокомерного бая, Данька не взлюбил с первой же встречи. Уже будучи следователем, вёл дело по массовой драке на дискотеке. Очевидец – Кучумов – по повесткам не являлся. Срок следствия меж тем истекал. Пришлось самому отправиться в «гадюшник». От вахтёра – вечного деда Аркаши – узнал, что Кучумов перебрался на «узбекский» этаж.

– Он у них там за хана себя объявил, – чего хотит, то и творит, – осудительно сообщил дед Аркаша. – Хотит – драться меж собой заставляет на кулачках, хотит – девку к себе в наложницы тащит. А чуть вякнут против, шпаной с Советской грозит.

Клыш уж не раз слышал, что Кучум ввёл среди узбеков право первой, ханской ночи. В городской «тусовке» об этом рассказывалось как о невиданной, удалой затее. То, что узбеки трепещут своего всесильного хана, Клыш, конечно, знал. Но не верилось, чтоб настолько. А тут дернул дверь, и – то ли оказалось не заперто, то ли крючок соскочил.

Кучум, полуголый, в халате, раскинулся в кресле возле свежеразобранной кровати. Раскрасневшийся от выпивки и предвкушения. Молоденький узбечонок разливал в бокалы шампанское, хрупкая узбечка с детским личиком неверными пальчиками расстёгивала блузку. На столе, раскрытое, стояло новенькое свидетельство о браке. Его и обмывали.

На звук двери все трое обернулись. Узбечонок вскинулся с обнадёженным лицом. Девочка инстинктивно запахнулась. Кучум прищурился:

– Ба, ментяра! Чего без стука? Если насчёт повесток, так я их не получал.

Клыш огладил подбородок. Игнорируя Кучума, обратился к новобрачным.

– Пишите заявления о сексуальном принуждении. Прямо при вас вызову наряд и посажу.

Те переглянулись беспомощно. Кучум расхохотался:

– Дураки они, что ли, на свою жопу приключения искать? Тем более, никаких принуждений. Мы марксисты-ленинцы! У нас всё добровольно, на демократических началах. Так?! – с угрозой уточнил он у новобрачных.

Оба через силу кивнули.

Кучум, не скрываясь, осклабился:

– Так-то, ментяра! Гуляй себе, пока на самого не приказал донести за подстрекательство. Вмиг вышибут. Ну, чего к полу прилип? Иль слюна от зависти потекла?

Может, если б он смолчал, Клыш и впрямь вышел. Но тут прежняя накопившаяся злоба, перехлестнувшаяся с новой обидой, хлынула разом.

Ухватив Кучума за халат, так что тот треснул по швам, поволок в коридор.

Дрались яростно, с сапом, в щепки ломая убогую коридорную мебелишку, сворачивая вазоны с цветами. Студенты-узбеки исподтишка, через приоткрытые двери, подглядывали, обмирая.

Уже забив Кучума, Клыш, сам растерзанный, поднялся. С оторванным воротником, с посечённой бровью. Ощупал раздувшуюся щеку, хмыкнул, – всё-таки Кучум и впрямь оказался боксёром. Яростно оглядел соглядатаев:

– Что зыкаете, ссыкуны? Вот он, ваш хан, лежит и не рыпается против силы. А вас эва сколько! Самый момент сбросить татарское иго! Ну, кто первый?

Ухватил за рукав новобрачного:

– Он же твою жену поиметь собирался! Подойди, врежь!

Узбек в страхе вырвал руку, отступил. Девчонка оказалась посмелее. С перекошенным ртом подошла к сидящему, окровавленному хану и, сколько хватило силёнок, залепила пощёчину.

– Ну! – потребовал Клыш.

Потянулись. Сначала с опаской, самые смелые, потом остальные. Подходили, били. Кто шлепком, кто кулаком, – сами понимали, что скрепляют друг друга кровью. Кучум не сопротивлялся, даже не уклонялся.

Перед тем как уйти, Клыш склонился к поверженному хану, шепнул:

– Дашь хоть малейший повод, хоть такусенький, – посажу без колебаний!

Весь вид его говорил даже не о готовности выполнить угрозу, а скорее – о сожалении, что нет повода выполнить её тотчас.

Кучум не ответил. Просто смотрел с ненавистью через заплывшие щелки.