Шалопаи

На афганской войне сложилось много неписаных обычаев: нельзя вести огонь по тем, кто добывал воду, по тем, кто отправляет естественные потребности, нежелательно – по врачам; боевые действия прекращаются на пути следования деревенского стада. А вот на обращение с захваченными пленниками правил и ограничений не существовало. Действовало одно – око за око, кровь за кровь. Суровые моджахеды попавшихся россиян пытали жестоко, изощрённо, расчленяли, головы и конечности подбрасывали в воинские части. Советские тоже не миндальничали, – отвечали тем же. Как-то Данька с десантной частью вошёл в отбитый кишлак. Посреди площади, на врытых столбах, покачивались на крюках подвешенные за рёбра солдаты – в форме, в сапогах. А меж ними на таких же столбах – обнаженные людские силуэты. С оскаленными, сведёнными мукой лицами. Без кожи. С макушки до пяток залитые собственной кровью. В лучах солнца кровь вспыхивала багрянцем и слепила глаза. Казнь, как объяснили Клышу, называлась «красный тюльпан». Десантники сожгли селение. Крушили всё подряд. Мычал скот, доносились истошные женские вопли, обрываемый автоматными очередями детский плач.

С тех пор Клышу то и дело среди сна полыхали красавцы тюльпаны. Заснуть после этого уж не мог.

– …Да что, наконец?! – теребила его Кармела. Всмотрелась. – Господи! Бедный ты мой!.. Сколько ж тебе досталось!.. Но ведь нашёл!.. Ты ж меня искал?

Клыш замялся.

Кармела отстранилась.

– Ах да!.. – вспомнила она. – Моргачев говорил про следователя… А я уж, наивная, и впрямь решила, что по мою душу.

– За твоей душой не угонишься, – Клыш огладил её безымянный палец в поисках обручального кольца. – Ты как будто замужем.

– Пока нет.

Нахмурилась, переменчивая:

– Впрочем, женихов хватает. Только палец подними… Пока некоторые прячутся где ни попадя, другие в очередь выстраиваются. Баулу он мне поминать будет. Вот возьму, да и подниму палец.

– Как на автостраде? – не удержался Данька.

Кармела рассержено колыхнула копной волос:

– Колючий ты, Клышка. Весь из шипов. Никакой любви на тебя не хватит.

Она заплакала:

– Клышка, Клышка! Клышка дурашка. Думала, дождусь… Неверующая, свечки ставила… Цыганская ты натура! Вот как с тобой жизнь связать?

– Канатом! И хватит про женихов… Моя!

Клыш рывком притянул её, вмял.

– Губы! – потребовал он. Кармела раздвинула губы. Ойкнула.

– Сейчас зубы хрустнут, – определила она. – Да и чёрт с ними. Сволочь ты моя ненаглядная!..

Данька провел пальцем по губам, облизнул его, будто ловил вкус её поцелуя.

– Что, вспомнил? – игриво засмеялась Кармела. Данькины руки жадно забегали по её телу, выискивая знакомые изгибы. Оба принялись подрагивать.

– Нельзя! Здесь нельзя! – слабея, бормотала Кармела.

– Николай Николаевич! Она в ординаторской! – донёсся голосок из коридора.

Кармела оттолкнула Клыша от себя. Отскочила. Быстро провела по волосам.

В ординаторскую спорым шагом вошёл Коля Моргачев. Крупный, грузный, на удивление – развесёлый. С порога протянул руку Клышу.

– Здорово, старый! Сейчас отведу тебя в палату, – бросил он на ходу. – А вот зацени!

Он бережно достал коробочку, затерявшуюся в его лапище, приоткрыл. Внутри лежало колечко с изумрудиком.

– Как тебе?

– Обручальное? – машинально спросил Клыш.

– На свадьбу надену, станет обручальное.

Коля протянул коробочку Кармеле. – Примеришь?

Кармела, смятённая, отодвинула подношение.

– Не до примерок! На перевязку пора! – она ускользнула от рук Моргачёва, задержалась возле Клыша.

– Всё-таки ты не меня искал! – шепнула она, разочарованная.

Коля Моргачёв проводил её нежным взглядом.