Шалопаи

– Так это слово против слова, – к такому повороту Меншутин приготовился. – Не было меня там, и – все дела. А если и признает по ошибке, так я слышал, будто второй просто в сторонке стоял. А значит, не участвовал.

– Будто, – Трифонов сочно хмыкнул. – Впрочем, пожалуй. Если не считать, что этот второй в руке револьвер держал. А если считать, – чистейший разбой. И не какой-то там дешёвый гоп-стоп. Револьвер – это по десятке на брата корячится. Потому Лапа и будет тебя до последнего прикрывать.

– А это уж! – Меншутин расставил короткие ноги, подал голову вперёд. – Найдите сперва. Мало ли кому чего кажется. Ему со страху и пулемёт мог почудиться. Думаю, там вообще зажигалка была – имитация под револьвер.

– Может, и так, – с неожиданным благодушием согласился Трифонов. – Только есть вещь, о которой, похоже, ты не знаешь. Год назад в Старице при попытке ограбления квартиры была застрелена женщина. Ответственный партработник. Дело пока зависло. Но пуля изъята. И, сдаётся мне, вылетела она из того же револьвера. Так что если Лапа револьвер сбросил тебе, то он тебя в мокруху втянул. Или не было?.. Без револьвера, впрочем, тоже мало не покажется. Я только что из больницы, допрашивал этого вашего потерпевшего. У него от лапинского кулачища сотрясение мозга. Говорит: второго, что на страховке стоял, как следует не разглядел. Хотя это ведь как повернуть. Надо будет, так разглядит. Согласен?

– С вас станется, – буркнул Меншутин.

– Но в твоем случае доказать – дело второе… Видал, чего я сынишке на день рождения купил?

К изумлению и Меншутина, и Яблочкова, Трифонов выудил из портфеля детскую игру. Водрузил на стол.

– Забавная вещулька, – детская игрушка ему самому приглянулась. – Видишь, шариком выстреливаем, и – мчит меж лунками. Вот до этой развилки. А тут – либо направо – очки набирать, либо налево – в отстой. Вот ты сейчас тут!

Он водрузил шарик перед развилкой. Шарик замер, подрагивая.

– Это ты, – для наглядности пояснил Трифонов. – Куда дуну, туда и покатишься. Налево – по зонам…

– Там тоже живут.

Трифонов пасмурнел:

– Не терпится шальной романтики глотнуть?

– Не сегодня, так завтра. Чего тянуть? – Меншутин смутился. Сбился с бодряческого тона. – Ну а если, положим, направо?

– Направо? Тогда ко мне в угро, опером.

Меншутин поперхнулся:

– Это чего? Прикол такой?

– Слышал, чтоб я когда от своего слова отступался?

Меншутин смолчал угрюмо. Кивнул на пухлую папку, на которую невольно косился:

– Так у вас на меня вон сколько накопилось.

– Это кто что копит. Я так другие твои эпизоды пролистал. Тебя ведь не зря решалой выбрали. Конфликты среди пацанья ты гасил. Как?

– По понятиям.

– Значит, по закону, – определил Трифонов. – Пусть по своему, по пацаньему. Но к закону-то тянешься.

– А если револьвер найдётся?

– Тогда сядешь!

Меншутин растерялся.

– Стало быть, – прикинул он, – найдется шпалер – сяду, не найдется – пойду в менты. Положим, что не найдется… В смысле, и не было, – подправился он. – Но вам-то зачем шпана в ментуре?

Трифонов растёкся в широченной своей улыбке. Подманил Меншутина поближе.

– Да у меня все лучшие сыскари – из шпаны вышли, – как бы доверительно, но так, что расслышали остальные, сообщил он. – Да что у меня – по жизни так. Сам посуди: кто волка скорей других затравит? Волкодав. Вот и выбирай – в какой стае твоя дорога. На зоне бывал?

– Откуда?

– Я с утра в колонию на Васильевский Мох еду. Могу прихватить. Поглядишь, как эта романтика с другой стороны забора смотрится.

Он поймал дёрнувшийся шарик, убрал игру в коробку.

– Ну, ступай пока. Завтра в девять выезжаем. Не опаздывай.

Яблочков, не веря ушам, вскинулся с приоткрытым ртом.

– Так меня вроде как разыскивали, – Меншутин замялся.

– Официально ты пока не в розыске. Да и обвинение не предъявлено. Потому ступай до завтра!

Меншутин шагнул к манящей двери на волю. Притормозил.

– А если свинчу? – выговорил он через силу. – Потом с того, кто отпустил, спросят.

Скулы Трифонова обострились.

– Спросят – отвечу, – жёстко рубанул он. – И перед собой отвечу. За то, что дураком оказался. Ступай, Кибальчиш!

Входная дверь за Меншутиным закрылась.

– Андрей Иванович! Не надо бы, – растерялся Яблочков.

– А ништо, – Трифонов осклабился широко, немыслимо привлекательно. Хотя глаза его сделались настороженными. И было понятно, что такими останутся до завтрашних девяти утра.

– Объявляю себе отбой, – сообщил он. – Если что серьёзное, звони по домашнему.

– Тут насчёт остальных задержанных согласовать бы. Очень непростые, – Яблочков засуетился, потянул к себе протоколы.

Трифонов отмахнулся:

– Сам разберись. Фарцу завтра перешлём в контору. Пацанов – оформи по мелкому. Всё!

Яблочков приподнялся, провожая начальника. Дождался, когда на улице завёлся движок легковушки.

– Рисковый человек, – в никуда сообщил он – то ли с осуждением, то ли с завистью. Почесал залысый затылок.

– Слыхали, чего начальник велел? Так что давайте оформляться. Твоё фамилие, – ткнул он в Поплагуева.

Алькино лицо осветилось в предвкушении шкоды.