Шалопаи

Образовался бурун: из магазина принялись выбираться всклокоченные, победно трясущие стеклянной добычей люди. В узком проёме они сталкивались с прущими внутрь. Матерная ругань клубилась над крыльцом, будто гром, предвещающий грозу. В воздухе запахло дракой.

Из подсобки вышел Фома Тиновицкий. Увидел Клыша, ощерился, широко развёл руки, приобнял, окатив крепким духом.

– Здорово, кровавый!

– И вам, байкерам, безаварийной езды.

При слове «байкеры» Фома досадливо поморщился. Ткнул в крыльцо, на котором как раз начинался мордобой.

– Что? По мозгам?

– Никогда бы не подумал, что трезвость так омерзительна, – Данька повёл плечами.

– Накатим за встречу? – предложил Фома. – Я тут коны держу.

Он щелкнул пальцами в сторону одной из старушек, и та понятливо устремилась в подсобку.

Клыш отрицательно мотнул головой, – настроения распивать за углом у него не было.

Но пьяненькому Фоме, похоже, не терпелось выговориться.

– Алия-то моя замуж вышла, – сообщил он. – Муж завидный, не мне чета. Одних брюк, говорят, в шифоньере с десяток пар. И все без бахромы. Мигом с Харисом сторговались.

Он икнул.

– С геофаком что? Завязал с мечтой?

Фома горько скривился.

– Какой уж геофак? Будто сам не видишь? И регаты с ралли там же. – Сам заметил, что выговорилась двусмыслица, но отвлекаться не стал. – Знаешь, Данька, махну с утра – вроде, в душе развиднеется и сразу – мечта на горизонте. А потом опять хмарь так накатит, – кажется, разогнал бы байк под завязку и – в какую-нибудь фуру – лоб в лоб! Чтоб ничего больше. А дабы не разогнать, накачу ещё стопарь-другой – и опять в нирване. Такая вот ныне моя мечтательная география.

– А без пития никак?

– Почему никак? Запросто, – Фома ухмыльнулся. – Но вот если выпил, остановиться не могу. Тормозную систему закачать в организм забыли… Я тут место на кладбище для себя откупил, – сообщил он неожиданно. – Кладбищенским с выпивкой подсобил. А они в ответку – место персональное. Боковая аллея, недалеко от входа, березка рядом. И недорого. Подумал – чего тянуть? Как полагаешь – не прогадал?

– Прекрасный выбор, – одобрил Данька.

Он сочувствующе потрепал приятеля по плечу и побрёл из переулка. На углу обернулся. Фома стоял, покачиваясь и широко расставив ноги, – как прежде, на яхте в сильную волну. Сплёвывая, наблюдал за магазинным крыльцом, где мордобой уж перерос в массовую драку.

«Пожалуй, это будет кровопролитней, чем взятие Зимнего», – Клыш сцыкнул.

Хлынул пронизывающий, гонимый северным ветром дождь с градом. Клыша, в лёгкой ветровке, мигом слепило с одеждой. Он припустил бегом, высматривая, где бы укрыться. Проскочил мимо городских бань с запертыми дверями. Метрах в двухстах по Миллионной, рядом с вывеской «Чайная», углядел две прижатые к бордюру «Волги», одну из которых, с шофёром за рулём, узнал.

Служебная машина дяди Толечки.

Клыш нырнул в подвальчик. Энергично помотал головой, окатив водяными брызгами стены.

Прежде «Чайная» была «Рюмочной». Здесь торговали на разлив. Вдоль прилавка стояли высокие, на металлической ножке, столики, вокруг которых кучковался похмельный люд. Изредка выбиралась из подсобки пьяненькая уборщица с вонючей тряпкой в руке, проводила ею по липким мраморным столешницам, отчего в рюмочной установился едкий, неистребимый запах мочи; ею же охаживала перепивших.

Не было уж тех столешниц. На их месте расставили чинные, покрытые скатертями столики с самоварами. Но не стало и посетителей.

Правда, из дальнего, за аркой, зала доносились возбуждённые мужские голоса. Среди них привычная, весело подначивающая хрипотца Земского. Такая, какой Клыш запомнил её при хмельных посиделках. Наскоро отерев воду с волос и лица, Данька заглянул. Зальчик на пять столиков. Два оставались пусты. Зато три других, сдвинутые, составили общий, длинный стол.

Во главе его тамадой восседал дядя Толечка. Только вместо бутылок посреди стола стоял пузатый, подмятый самовар, вместо закуски – блюдечки с маковыми сушками, вместо рюмок – чайные граненые стаканы в подстаканниках. Справа от Земского сидел моложавый мужчина с депутатским значком на лацкане пиджака. Сухой, жилистый. С бесстрастным лицом. Длинные, как карандаши, пальцы, нервно постукивали по скатерти. Рядом с ним – рослый привлекательный, несмотря на оттопыренные уши, майор милиции, с любопытством изучающий соседей по столу. Остальных, комбинатовских, Клыш признал. По левую руку Земского виновато нахохлился главный инженер Валентин Горошко, возле него – секретарь парткома Оплетин и, что удивительно, – с нижнего конца стола Клышу подмигивал всклокоченный, припухший Роб Баулин.

Дядя Толечка заметил Даньку, замахал:

– Даниил, к нам!.. Знакомы? – обратился он к соседу справа. – Это сын Нины Николаевны Клыш, дружок нашего Альки. А это…

– Девятьяров, – коротко представился сосед. Руку не протянул. Ограничился скупым кивком.

– Если кто не знаком с Даниилом… – дядя Толечка изобразил общий жест.

– Как же-с! Как же-с! Наслышаны, – Баулин потянулся с поцелуем. Данька уклонился. Уселся рядом с потеснившимся Горошко.