Шалопаи

– Танечка! – Земский похлопал в ладоши. Из подсобки вышла молоденькая пухлоколенная официанточка с приколотым бумажным фартучком. К Данькиному изумлению, дядя Толечка прихватил её за талию. – Детка! Сообрази-ка нам ещё заварной чайничек! Видишь, парень насквозь промок. Как бы без горячего чайку в горячке не свалился.

Официантка зашептала ему в ухо.

– Что ж, что шумим. Хороший чаёк всегда бодрит, – возразил Земский. Кивнул Горошко.

Тот, не мешкая, сцедил из заварного чайничка остатки в бурый стакан. Хватило наполовину. Подвинул Клышу.

– Мне б щас чего покрепче, – Данька ощутил озноб.

– А ты махни! – настойчиво предложил дядя Толечка. – Иногда и чаёк целебен.

Клыш из вежливости отхлебнул. Глаза выпучились. В горле загорелось, зажгло в желудке. Отдышался. Принюхался.

– Умеете умно и тонко пошутить, – оценил он под общий хохот. В чайнике оказался коньяк.

– Вот и славненько. Зато не заболеешь, – порадовался дядя Толечка. Прислушался к далекому грозовому гулу голосов от винного магазина.

– Драка там, – сообщил Данька.

– Что делают с людьми? Самое мерзкое, что в глубинах таилось, наружу попёрло, – Земский в сердцах пристукнул стол. – Вот ты, Дима, как наш новый зам председателя райисполкома, объяснись перед нами, избирателями, с чего вдруг власть собственному народу войну объявила?

– Ну, у меня ещё совещание, – Девятьяров, не желая быть причастным к крамольному разговору, пошарил по скамье в поисках шляпы.

– Да и мне пора, – согласился с ним майор.

– Не-не-не! Посошок! – захмелевший Горошко подхватил наполненный на треть стакан. – Поднимаю за Анатолия Фёдоровича! Главного спасателя комбината. А отныне он и наш с Оплетиным индивидуальный спаситель. Анатолий Фёдорович! Чтоб знали: ваша реконструкция!..

– Да не моя! – рассердился Земский.

– Общая, но под Вашим знаменем, – вывернулся тостёр. – Потому что все вашими идеями пропитались. Короче! Куда Земский, туда и земство. Не секрет, я из корда вышел. Моё производство! Каждого работягу знаю. Но раз Земский решил, что корд сворачиваем, – всё! Как команды в строю. Вот при всех: надо будет голову на плаху за реконструкцию – положу! Веришь, Фёдорыч?! Я тебе до нутра верный!

– Делу надо быть верным, – не повёлся на лесть Земский. – Все мы одному делу служим!

Он протянул руку Девятьярову.

– Спасибо за выручку, Дима. По правде, засомневался в тебе. Боялся, в сторону отойдёшь. Извини, что плохо подумал. Можешь записать в должники.

– Так некуда. Там уж вся страница исписана! – Девятьяров попробовал улыбнуться. Непривычные мышцы раздвинулись в оскал. – А по большому счёту, начальника райотдела благодарите. Если б Трифонов на свой страх и риск не порвал протоколы, ничего я бы не сделал.

Земский охотно приобнял майора:

– Рад нашему знакомству, Андрей Иванович. Много слышал о вас удивительного. Теперь вижу, что, если человек решителен, так во всём. Надеюсь, видеться чаще.

– Только уж не за самоваром! – майор неожиданно расхохотался, красиво, раскатисто. Коротко козырнув, пошёл к выходу. И тотчас вслед ему заулыбались остальные.

Земский придержал руку Девятьярова. Сбавил голос:

– Прости, что больного касаюсь. Знаю, конечно, насчёт твоей матери. Мы ведь с ней не раз пересекались. Помогали друг другу. Так и не вышли до сих пор на след убийц?

Девятьяров отрицательно мотнул головой.

– Я не с тем, чтоб любопытство потешить, – заспешил Земский. – Но если хоть чем-то могу пригодиться! Хоть чем-то!.. Это не к тому, – он ткнул на самовар. – Просто маму твою уважал.

– Дело приостановлено за неустановлением виновных, – сухо ответил Девятьяров.

И вдруг не удержался – холодное лицо задрожало, губы задёргались.

– Сейчас… Мама ведь для меня всем была! Единственная, к кому прислониться мог! С любым, что на душе! Потому что любила, каков есть! Прав, виноват! Неважно. И убили за просто так, походя! В горкомовском доме, с ментом у подъезда! Секретаря горкома, как курицу, пристрелили! И с концами! А горе-сыщики замылить пытаются. Но я не дам. Сколько жить буду, столько искать. И уж когда найду упырей!..

– А как насчёт заповеди прощать? – встрял с нижнего конца стола Робик.

Девятьяров развернулся к нему всем корпусом.

– Кого угодно прощу! – отчеканил он. – Но сначала повешу за яйца.

Он зажмурился от сладкого предвкушения.

Земский, изумлённый вспышкой ярости в прохладном этом человеке, приобнял его за плечо:

– Дима! Насчёт отца?..

Девятьяров заметил, что к разговору прислушиваются остальные. На лице его восстановилось прежнее, бесстрастное выражение.

– Для меня мама и за отца, и за мать была, – уклонился он от ответа.

Поднялся, подняв и других.

Все, кроме Робика и Даньки, потянулись к выходу.

Земский подманил пухлоколенную официанточку. Пошептал.

– До семи… – ответила та. – Лучше как обычно.

Анатолий Фёдорович перехватил Данькин взгляд исподлобья. Смутился.

– Насчёт этого… – он мотнул шеей вслед официантке. – Тёте Тамарочке ни звука.

Вышел за остальными.