Шалость

Очаровательное личико Анны-Клод становилось в это время каким-то чужим и далеким. Ее окружала и поглощала всецело атмосфера глубокой задумчивости. Она, казалось, ничего не видела, не слышала, вся отдаваясь одной мысли, которая силой привлекала ее к себе и погружала ее сознание в какие-то глубины духа. В такие минуты Анна-Клод казалась пребывающей в какой-то потусторонней стране, где она посещала свое прошлое, если только не пыталась проникнуть взором в то, что ей суждено еще пережить. Она производила тогда впечатление отсутствующей, затерявшейся в каких-то странствиях души. Иногда она возвращалась из этих блужданий словно разбитая странной усталостью. Несколько раз было так, что она приносила с собой необъяснимое оживление. Но всегда в ее состоянии чувствовалась какая-то тайна. Щеки ее покрывались краской, глаза сверкали, губы жадно глотали воздух. Нечто от огня растекалось по чертам ее лица, принимало пламенное выражение отваги, желания, порыва, захватывая этим чувством и все ее тело. Повинуясь внезапной потребности движения, она вскакивала, как бы от толчка или развернувшейся пружины. Руки ее дослали движение, словно она хотела схватить или сжать какую-то вещь, которая легко могла разлететься на куски в ее пальцах. Г-н де Вердло испытывал тогда при виде ее смутное и странное беспокойство, которое, впрочем, длилось недолго. Проходила минута, и Анна-Клод овладевала собой. Иногда, и довольно часто, она приближалась к окну, словно для того чтобы посмотреть, не приехал ли кто-то, кого она так страстно ожидает и чье прибытие несколько запоздало. Но ее взгляду являлся только одинокий со всеми своими боскетами и цветниками сад, в конце которого, на жасминной площадке в дырявом от пуль шерстяном плаще и криво надетой треуголке возвышалось посаженное на кол чучело-мишень. Задумчивость, которой до самозабвения предавалась девица де Фреваль, имела место не только в присутствии г-на де Вердло. Иногда, возвратясь из верховой поездки в сопровождении Аркенена, она направлялась прямо в свою комнату, где и запиралась на ключ, не открывая даже Гоготте Бишлон, пришедшей помочь ей переодеться. Особенно часто бывало это, когда после подъема на Большой Холм ей приходилось выдерживать борьбу с капризами своей лошади. В такие дни она появлялась только на минуту, к обеду, и тотчас же после его окончания просила у г-на де Вердло разрешения возвратиться к себе. Там она отказывалась даже от услуг Гоготты, которую это немало огорчало, так как час укладывания спать был как раз тем временем, когда м-ль Бишлон всего охотнее посвящала свою молодую госпожу во все свои любовные дела с г-ном Аркененом. Дела эти складывались не очень удачно. Гоготте не удавалось добиться от Аркенена правды о результатах его поездки в Шазардери. Кончила его жена свое земное существование или она еще живет на белом свете как ни в чем не бывало? Аркенен утверждал, что ему ничего не удалось окончательно выяснить, и Гоготта осыпала упреками мужчин, лгунов по своей природе, единственное удовольствие которых состоит в том, чтобы доводить женщин до бешенства, и которые придают себе слишком высокую цену, потому что думают, что без них совершенно нельзя обойтись! В этом пункте своих рассуждений Маргарита Бишлон теряла всякое самообладание и кончала тем, что говорила об отношениях между двумя полами с такой последней грубостью, что, если бы Анна-Клод, прибыв в Эспиньоль, была еще не осведомлена о способах, какими мужчины и женщины выражают по отношению друг к другу свое желание, она могла бы составить себе об этом ясное представление именно в эту минуту, благодаря речам м-ль Гоготты, которая, в самом деле, пускалась в самые точные подробности, подвергая насмешкам те удовольствия, которые получаешь обоюдно и вдвоем, утверждая, что она ни в чем еще не уступила и не уступит Аркенену, прежде чем он не заключит с ней прочного и законного брачного союза. Она слишком хорошо знала мужчин, чтобы им доверяться. У них совершенно отсутствует уважение к девической невинности, и все они не что иное, как развратники, воры и бандиты.

Обычно Анна-Клод пропускала мимо ушей всю эту брань, но иногда, однако, она настораживалась, в то время как Гоготта причесывала ее на ночь или оказывала ей какие-нибудь мелкие услуги. А чаще всего она отсылала ее к себе и сама кончала свой ночной туалет. И бывало иногда, что, сбросив с себя все одежды, девица де Фреваль оставалась совершенно обнаженной. Тогда она приближалась к зеркалу, ласкала свои плечи, взвешивала на ладони свои юные груди и пробовала на ощупь их нежность и упругость. Так оставалась она с минуту, погруженная в созерцание, потом внезапно краснела с головы до ног, как если бы вспыхнувшее тайное пламя сжигало ее тело одновременно и зноем и стыдом, а сердце разрывалось, пронзенное кинжалом, который в задвинутом ящике ее туалетного столика, в шагреневых ножнах, спал острым сном своего лезвия, более отточенного, чем соблазнительное жало ветхозаветного змея.

V

Маркиза де Морамбер барону де Вердло.