Шалости нечистой силы

Из соседней комнаты вдвинулся шкаф. Шкаф тоже был брит, могучая шея, не дрогнув изгибом, перетекала в череп, отчего все наплечное сооружение напоминало собой половину ташкентской дыни. Уши, нос, рот и подбородок были для верности отмечены металлическими колечками разных размеров. Огромные предплечья размером с целую ташкентскую дыню, были разукрашены татуировкой.

Вся эта комбинация азиатских дынь придвинулась к Стасику, по-прежнему не смевшему наклониться и поднять с пола свои штаны.

— Ты его сюда привел? — спросил мелкий.

— Не, — отозвался Леха утробным ревом, — Колян.

— А Колян где?

— Ушел. Этот недоносок вырубился, и Колян не стал ждать.

— Значит, он свободен?

— Выходит, что так, — согласился Леха.

Звонкий шлепок, от которого загорелась вся ягодица Стасика, припечатал Лехины слова.

— Постойте, — залопотал Стасик, — тут какое-то недоразумение…

— Кто будет первый? — спросил мелкотравчатый.

— Давай ты, Сень, — великодушно уступил Леха. — У меня на него чего-то не стоит. Может, потом, на вас глядя…

— Погодите, — Стасик опасливо ступил назад и прижался спиной к подоконнику, — погодите же! Тут недоразумение, я вовсе не по этой части, я совершенно случайно…

— Это по какой такой «части» ты не-? — прогремел шкаф. — Вот по этой? — Леха протянул правую ташкентскую дыню и ухватил Стасика за мошонку. — Так мы это дело быстро поправим!

И Леха, прихватив в щепоть съежившийся от страха Стасиков пенис, резво задвигал рукой. Мелкий Сеня, оскалив редкие кариесные зубки в радостной улыбке, принялся проделывать синхронные действия со своим пенисом, который оказался отнюдь не мелким.

— Нет! — затравленно закричал Стасик, — Нет, я не хочу! Не трогайте меня!

— А чего ж ты сюда пришел? — уставился на него Леха, и на лице Сени тоже нарисовался недружелюбный вопрос.

— Я по ошибке, — торопливо принялся объяснять Стасик. — Мы разговорились на улице с одним человеком, он предложил пойти к хорошим ребятам, а потом…

— Ну, так ты же пошел? Чего ж теперь вые…ся? Или мы не «хорошие» ребята?

Стасик, учуяв опасность вопроса, снова зачастил:

— Мне нехорошо стало, я потерял сознание на какое-то время, а очнулся уже здесь, не знаю, как он меня сюда доставил, но я не хотел… Я не гомосекс…

Мелкий уже начал пристраиваться сзади. Надавав Стасику шлепков, он распорядился: « Пригни его, Леха!» И Стасик уже почувствовал прикосновение его немелкого, кривого, как ятаган, пениса…

«А-а-а!» — заголосил Стасик и, выдравшись из рук, ухватил из кучи несколько вещей без разбору и дал деру.

Леха догнал его — даже не в два скачка, а просто в два своих великанских шага. «Ку-у-да?» — рыкнул он, приобняв Стасика за талию, как девушку. «И куда ж это ты собрался, голуба?»

И, отведя Стасика, словно в танце, от себя на расстояние вытянутой руки, заехал ему свободным кулаком в челюсть.

Свет померк в глазах Стасика, и он еще успел подумать, погружаясь в нокаут: «Хоть ничего чувствовать не буду…»

* * *

Очнулся Стасик в метро. За плечо трясла старушка. «Милок, тебе где выходить-то? А то ты спишь-спишь, чай уже не первый круг едешь! Тебе на какой станции-то сходить, а?»

Стасик схватился обеими руками за ширинку. Одет! Одет!!! Вот счастье-то!

— Ты чего это, мил-человек, — обиделась старушка, — я ж только спросила, где тебе выходить….

Стасик вылетел вон на первой же станции кольцевой линии. Добравшись до дому, он резво кинулся в ванную и, бросив всю одежду в бак для грязного белья, встал под душ. Отмывая изо всех сил промежность душистым гелем, он отметил, что больно не было. Но Стасик не знал, бывает ли после «этого» больно…

Спи спокойно, дорогой товарищ…

Совершив свой ритуальный, прямой беспосадочный рейс от порога в постель (все радости цивилизованной жизни, как то: душ, еда, чай, — он был способен воспринимать только после крепкого сна), Виктор сомкнул глаза, ожидая, что сейчас, как обычно, тихо закружатся и провалятся в теплую тьму обрывки образов и звуков.

Но сна не было, хотя за окном уже заколыхался оттепельный рассвет, сырой и серый. Сквозь короткие, обморочные падения в дрему выныривало снова и снова: студеное окошко и край светло-серой юбки, затрещавшей под руками; белый ковер и русые пряди на нем; и выдох: «меня изнасиловали»; и кровавый цветок на белом ковре, и милиция, и тихие, безжизненные ответы Веры на вопросы, пока за ней не приехала неотложка; и осмотр квартиры, и липкие витки скотча, извлеченные из мусорного ведра…

И теперь он не знал, но очень хотел узнать: как она там?

И закрыто ли окошко…

* * *

Он мужественно сопротивлялся бессонице два дня, но на третье утро не выдержал и поехал по знакомому адресу прямо со смены. Подходя к дому, невольно глянул на окна: слава богу, закрыты.

На его звонок из дверей квартиры вывалилась полная женщина в шелковом халате с видом сонным и крайне недовольным, что ее потревожили. И то: времени девять утра, и с чего это Виктор счел столь ранний час приличным для визитов, — он и сам не понял.

— Могу ли я поговорить с Верой? — Виктор страшно оробел в присутствии дамы, которую обозначил для себя как Верину мать.