Шалтай–Болтай в Окленде. Пять романов

— Что?! — прорычал Ламки.

— Я вынужден просить перенести это на другой день, — сказал он.

— Вы что, красный или что еще? Ладно, ежели у вас душа не лежит… Может, найду кого–нибудь в Покателло.

— Надеюсь, это не означает, что с нашими отношениями покончено, — сказал Брюс.

— Нет, — сказал Ламки. — Скорее всего, нет.

Оба пожелали друг другу доброй ночи и повесили трубки.

— Я ему отказал, — сообщил он Сьюзан. Ему не очень–то улыбалось сидеть в баре и выслушивать чьи–то излияния и жалобы. — Мне и здесь хорошо.

И это, конечно, было правдой. В Рино ему приходилось сиживать в барах, в полной мере страдая от одиночества, и он от души надеялся, что с этим покончено. В мире насчитывались миллионы неприкаянных мужчин, пивших пиво в одиночестве. Жаждущих хоть кому–нибудь все об этом поведать.

— Раз уж ты не поехал, — сказала Сьюзан, покончив с посудой и снимая фартук, — то и я не стану сразу ложиться. Я так сказала, чтобы ты чувствовал себя вольным приходить и уходить, когда тебе угодно. Не хочу, чтобы тебе казалось, будто ты со мной как–то несвободен. Я тебе сегодня даже кое–что приготовила, только забыла отдать.

Она прошла в гостиную за своей сумочкой. Достала из нее дверной ключ и вручила Брюсу.

— От дома, — сказала она. — А, и еще кое–что. — Она порылась в сумке и на сей раз выудила кольцо со множеством ключей. — От офиса, — пояснила она, снимая один из ключей с кольца. — Видишь, как мне с тобой легко и свободно?

Благодаря этим двум ключам настроение у него улучшилось. Испытывая душевный подъем, он сказал:

— Надеюсь, ты никогда об этом не пожалеешь.

— Уверена, что не пожалею, — сказала она. — Ты не подведешь меня, Брюс. Судить о людях не так уж трудно. Мы не очень–то много говорили о любви. Но ты ведь об этом думал, а?

— Кое–что, — сказал он, чувствуя неловкость.

— Не очень–то ты со мной разговорив, — сказала она. — Потому что в ситуации, которая влечет за собой столь многое, обычно готовы сказать чуть ли не все на свете. Ты же чувствуешь, что лучше от этого воздержаться. Я сама не всегда озвучиваю то, что испытываю. И не требую развернутого изъявления чувств… если сама не могу этого дать, то и не вправе об этом просить. Мне кажется, я понимаю, о чем ты думаешь. Это немало тебе дает, не так ли? На самом деле я почти не знаю, как ты жил раньше. Могу только догадываться, каким ты был до встречи со мной. В тот вечер, в доме у Пег, тебе было одиноко?

— Да, — подтвердил он. — Я же приехал из Рино. В такой долгой поездке нельзя не ощутить одиночества. — Ему не хотелось говорить, что одиночество стало ему привычным; по какой–то причине он избегал откровенничать об этом. Возможно, потому что иначе могло бы показаться, что его потянуло к ней из чистого одиночества, а это было неправдой.

— Я даже не знаю, в скольких девушек ты был влюблен, — сказала Сьюзан. — И насколько сильные испытывал чувства — я имею в виду в эмоциональном плане. Может быть, ты не из тех парней, что волочатся за каждой юбкой, а потом бросают несчастных девушек. Время покажет. Для меня это очень важно.

— Что ты так уныло? — сказал он.

— Да нет же, я не унываю. Я никому прежде не давала ключа от офиса. Если, конечно, не считать, что свой ключ есть у Зои.

— А как насчет ключа от дома?

— Один есть у миссис Поппинджей. Естественно, у Уолта был свой ключ. Я знаю, куда ты клонишь. Нет, Брюс. — Она сказала это голосом маленькой девочки, очень тихо и уверенно.

Около двенадцати часов они услыхали какой–то глухой стук снаружи, на переднем крыльце. До этого они вместе были в спальне, а теперь, хотя в дверь никто не звонил, прекратили свои занятия и вернулись в гостиную, оба взъерошенные.

— Там кто–то есть, — сказала Сьюзан, поправляя волосы.

Он открыл дверь. На крыльце стоял в темноте Мильт Ламки.

— Это ваш «Меркурий» там стоит? — сказал Ламки. — С номерами штата Невада? — Войдя в дом, он сунул Брюсу кусок пересохшей, сморщенной, порванной бумаги. — Я позволил себе это содрать, — заявил он.

Это были останки афишки БПЗ, ранее приклеенной к заднему окну его машины.

Мильт кивком приветствовал Сьюзан. Пылающее его лицо излучало жар. На нем была ярко–желтая спортивная рубашка с короткими рукавами, из морщинистого нейлона. И мягкие серые слаксы, без ремня. И ботинки на каучуковой подошве.

— Где же доброе слово? — сказал Мильт. — Не убьете же вы человека за то, что он к вам заглянул. Проезжал мимо, вижу, ваша машина еще здесь, значит, вы пока не уехали.

Он уселся на диван.

— Если тебе кажется, что я не рада тебя видеть, — сказала Сьюзан, — то это потому, что у меня много всего на уме.

Повернувшись к нему спиной, она изобразила жалобную гримасу, адресованную Брюсу. Это грозило обернуться серьезным испытанием для них обоих. Все зависело от того, насколько решительно Мильт был настроен остаться.